Сборник: стихи и письма
Шрифт:
Эллис сегодня был очень мил, и я ему очень за это благодарен. Его рассуждения о мерзости и ужасе современности, собственно говоря, имеют под собой твердую почву. В последнем № «Золотого Руна» напечатана поэма (?!) Потемкина! От чтения оной поэмы прямо можно в ужас прийти! Вот красоты из нее:
Милый облик не мой, и она не моя, Лишь во сне я весной, зной (??), во сне лишь мой рай Лишь во сне вижу я — поцелуев роя (?){63}Черт знает что! Прямо не знаешь, что на это сказать, что возразить. И это печатается в одном номере
Прочли ли Вы, Борис Николаевич, мою сказочку и заметку об «Урне»? Что вы про них скажете? Милый Борис Николаевич, умоляю Вас! Напишите мне о них два словечка! Хоть обругайте! Мне ужасно хочется от Вас хоть слово услышать. Вы — единственный человек, которому я могу отдать свою душу «на просмотр» искренно — ничего не боясь. Каждое Ваше слово для меня — драгоценность. У меня сейчас много новых стихов — если Вы позволите (если нельзя, то не позволяйте, прошу Вас), я пришлю Вам. Свою «повесть» я почти всю переделал. Все, что Вы указывали весной, — исправил. Помните, может быть, строфу:
Сойду на пустынную дамбу, Удивлюсь равнодушию дня, Пойду — и про Белую Даму Стихи просвищу — прозвеня...Это было безобразно, некрасиво и глупо. Теперь я исправил:
Сойду на пустынную дамбу Удивлюсь равнодушию дня — И в листьев зеленую раму Влюбленность уводит меня!Правда — ведь тут что-то есть! Конечно, еще много нужно поработать над повестью моей, но все же теперь она лучше. Эпиграф я тоже изменил. Теперь Ваше: «О, голос любви безрассудной!»{64} Это гораздо лучше. Кстати, «Урну» Вашу милую я отдал в переплет — мягкая оранжевая кожа и серая бумага. Мне думается, это будет очень хорошо. Я ее все больше начинаю любить. А она все больше отражается в моих стихах. И я, знаете, очень рад этому. Впрочем, я Вам это в двухсотый раз пишу!
Итак, до свидания, Борис Николаевич, прошу Вас еще-еще раз напишите мне два словечка!
Преданный Вам С.Бобров
P.S. Перечел сейчас письмо. Ужасно пусто и неинтересно. Простите меня, Борис Николаевич! Но право, кругом-то уж очень пусто!
С.Б.
5
20.VIII.<1>909 Москва, Пречистенка, 33, кв. 20
Дорогой Борис Николаевич!
Это уже третье — и, вероятно, последнее письмо, которое я Вам пишу в Дедово. Я заходил к Вам и мне сказали, что Вы вернетесь через неделю. Я очень рад этому! — Бог даст, мне удастся увидеть Вас. На мои письма я ничего не получил от Вас... Это очень печально. Но теперь я немного с этим примирился — что делать? — нельзя!
Я тут много раз был у Эллиса. Весной тогда он меня ужасно возмущал, но теперь, поговорив с ним «по сердцам», я примирился с ним. Он все-таки очень чуткий и даже нежный человек. И потом — это очень мило с его стороны! — он мне подарил свои «Цветы зла»{65}. Много там дефектов можно отыскать, но есть строки, которые выкупают, за которые прощаешь многое — очень многое. Вот — может быть, Вы помните:
...Свершая танец свой красивый,
— Ты приняла, переняла
— Змеи танцующей извивы
На тонком острие жезла{66}.
Это безупречная строфа! Слово «красивый» великолепно. Но вот что я заметил, сличая перевод с подлинником — не знаю только, верно это или нет. Бодлэр (мне кажется, знаете, что вернее писать Бодлэр) такой удивительно не от мира сего человек. В нем все нравится, но и странный запах (смесь гашиша и мускуса) исходит от него. Это до того замкнутый поэт, что даже в самых интимных стихах он ни разу не говорит — кто он. Но все слова необычайно тверды и вместе с тем таинственны, многосложны; в чем заключается их аромат, я думаю, никто не разгадает. А у Эллиса не то. И если очень шаржировать впечатление от его перевода, то можно сказать про «Цветы зла», что это сборник стихов Эллиса, где, как и всегда, есть хорошие стихи, плохие и посредственные. Хорошие стихи принадлежат целиком Эллису, плохие — пересказ Бодлэра, посредственные — перевод Бодлэра. Конечно, это страшно шаржировано. Я никому не сказал бы этого. Но я знаю! — Вы поймете, в чем суть. Тут все-таки довольно — как мне кажется — тонкая мысль, а их — Вы сами знаете — нельзя прямо сказать, они, так сказать, таинственны и боятся сильного света и громкого говора — их нужно облекать в одежду власяницы. Кому нужно, тот угадает, что под этой одеждой.
И вот посмотрите: Бодлэр говорит (ради Бога, простите за орфографию? «...Tes beaux yeux sont baissés, pauvre enfante», a Эллис — :«...Ты очи свои опустила...»{67}
Конечно — спора нет — это прекрасная строка, но разве это Бодлэр? Это совсем не то! Это может быть конгениально, но это совсем не относится к делу. Потом в другом стихотворении Эллис говорит, что «рыжая нищенка лукавой уловкой обнажает свою нищету и красоту»{68} у Бодлэра никакой нищенки, а тем паче лукавой уловки (ужасный моветон!) нет. Потом: в этом же стихотворении Эллис говорит:
«...Много сонетов Белло совершенных...»{69}, а Бодлэр просто — стихи maître Belleau, невыразимую прелесть слова maître Эллис совсем упустил.
Нет-нет! Я не согласен с переводом Эллиса. Одну только действительно переведенную фразу я встретил:
«Смерть! Капитан стар»{70}
у Бодлэра:
«О, mort! Vieux capitaine»
и все-таки это не то! Нет звенящего колоколом «mor», и острого, как шомпол, «taine»*Нет — «Цветы зла» отличная книга, я с удовольствием буду ее читать, но Бодлэр в этой книге, право, неповинен.
Но какая прелесть настоящий Бодлэр! Я несколько раз не заставал Эллиса, сидел у него и читал французов. Но Бодлэр — право, у меня слов нет! Эти чудные, божественные строки:
« ....... la pauvre té
Et la beaute...»{72}
Боже мой! Как удивительно поет эта серая птичка, этот невзрачный господин в длинном фраке с мягкими манжетами. Этот угрюмый сатанист, гашишист. Что за удивительная вещь человек! Только он мог соединить в себе того, кто написал «Balcon», и того, кто написал «Литании Сатане»! Когда у меня будут деньги, я обязательно куплю «Fleurs du mal» и переплету их в парчу и сделаю застежки у кнйги. Право — я буду прав! Вы помните у Брюсова: