Сборник: стихи и письма
Шрифт:
Почти приманчивой (как ты)
Обманывающей, словно ты! –
Жестокой и чужой (как ты) –
Чертовски-нежной и глухой,
Задумчивой и злой.
1949
<40>
НОКТЮРН
В. К.
Давай сойдем с ума! – ты будешь речкой,
А я – глухим столетним бором... Нет,
Давай я буду облачком закатным,
Зеленовато-розовым,
Затеплишься вечернею звездою,
Пронзая чистый и лазурный сон
Свой <так!> стрелою пристально-чудесной.
И ночь войдет. Огромная – как мир!
И с ней исчезну я. А ты, блистая,
Пойдешь по своду чудному ее
Среди подруг бесчисленно-далеких,
Едва лия таинственную нежность
И сладостную сеть воспоминаний.
Иль, может быть, я буду трелью дальней
Пастушьего рожка, в тиши, под вечер –
А ты... овечкой. Оторвешься, глянешь
Туда, где вечер мчит мои лады –
Простые, неискусные, живые,
Как очи материнской простоты,
Участливой и счастливой заботы.
<41>
Ресницы опустились. Тишина
В сиянии забывчивой улыбки –
Как будто знала, помнила, ждала.
И дождалась – и так легко вздохнула,
Так улыбнулась, словно это сон,
А не любовь живая и простая.
Идем, мой друг! как ясен темный свод,
Сияющий блаженством и покоем,
Узором звезд, великой тишиной,
Лампадами возлюбленного мира...
А мы здесь просто дети, мы – пылинки,
Мелькающие в легкой чистоте
Его великих дум... мы арабески,
Как легкий миг, как шутка, как улыбка.
Ты, милый друг, останешься в душе,
Как этот тихий миг, когда перо
С небрежной нежностью наносит здесь
Твой образ сладостный, твой милый вздох,
Твой легкий шаг и тихое касанье.
<42>
Опояшет ночь город мертвый,
Розовый потухнет закат,
Ветра всклокоченная морда
Сунется в рукав.
(Тень оглашается злобой пугливой,
В грязный шарф подбородок уйдет,
Как расставленными крепко ногами
Свистнет жилистая пятерня).
По полям, перекусывая стыки,
Рассвистываясь под семафор,
Понесется великой походкой
Быстрокрикий дымящий вор.
(И рука на лету поймает
Позабытое с детства «дышу» -
Громада сквозь ночь прошагает
Вскинув в плечи находку свою).
Он уносит легонькое тело,
Любовь его, страсть и страх,
Сердце, которое пело
В нежных моих губах.
<43>
Вся земля наделена рогами,
Чуть великолепней всех систем,
Кроткий утонченник свиснет в зиму
Гулко садится пушкой гранат.
Твердо крякая, темь разболтавши,
Непередаваемый коктайль <так>;
Ореол кружевного веера земли –
Ниже падаль, дрожь, визг
И – не жаль.
Серая голова – глаза недоразуменьем
Живы. Спрашивается – почему?
Ответ упрощает землю и папаху –
Не о чем уж спросить.
Сшибок неба горек и плэнэрен,
Ляжки бутафорят галифэ,
Черный бинокль, доносится владельцу:
«Скука и смерть».
Он уносит в вечер города
Губ дрожанье:
Присевшую сосну, папахи ком.
<44>
ХЛЕБНИКОВ
Вот и этот каменный осколок
Скифа степного зорь, сокола и ковыля,
Горько бросает любезное время.
Под его рукой штурвал дрожал.
Он, ополчившись, каждое слово
Мечником диким сторожил.
Он, опростивший распри и боли
До нежной и ленивой ручья молвы,
Вечный меткий охотник за солнцем,
Зверю верный и тайный друг.
Он, обладающий, богатея одиноко,
Неисчислимой коллекцией миров –
Падает в какие-то черные тени
И погибает в развалинах их.
Как осудить его шаг циклопа,
Руку ласкающую каменное копье,
Мамонта, скучливо глядевшего
Вдаль, через головы нам.
<45>
НОВОЕ ЗАМБЕЗИ
На дороге гиппопотама
Совершенство из совершенств,
Львиный след слепо метит землю,
Предвкушая грозных блаженств.
Ветер антилоп бега, витые
Рога, в ужасе лежа на спине,
Тяжкий храп, пена ноздрей, рот
Вскрыт и частый крик копыт –
И:
Башен неподвижный ночью сарказм,
Карфагенской ночи развалина та,
На которой цепью роет вздох
Неповторимое лицо.
Жгуч дышит воздух круга ландшафт,
Умирай – глубине невольных волн,
Остановишься, едва мольба,
И на темя ложится тяжела
Матери великая рука.
Вступительная статья
Письма, предлагаемые вниманию читателя, по многим обстоятельствам необычны. Главное противоречие коренится в несоответствии формы и сущности их коммуникативной структуры: принято считать, что переписка — прежде всего — диалог, а в нашем случае отсутствуют даже формальные признаки диалогичности — адресант практически не предполагает какого-либо ответа. С этим связана и жанровая трансформация — эпистолярий начинает включать в себя элементы дневника, обращенного не только к формальному адресату, но и к себе. Поэтому поиск необходимой формулировки, подчас занимающий не одну страницу, оказывается важнее соблюдения эпистолярных канонов.