Взгляните: вот гусары смерти!Игрою ратных переменОни, отчаянные черти,Побеждены и взяты в плен.Зато бессмертные гусары,Те не сдаются никогда,Войны невзгоды и ударыДля них как воздух и вода.Ах, им опасен плен единый,Опасен и безумно люб,Девичьей шеи лебединойИ милых рук, и алых губ.
Канцона
Бывает в жизни человекаОдин неповторимый миг:Кто б ни был он, старик, калека,Как бы свой собственный двойник,Нечеловечески прекрасенТогда стоит он, небесаНад ним разверсты. Воздух ясен,Уж наплывают чудеса.Таким тогда он будет снова,Когда воскреснувшую плотьРешит во славу бога-СловаК небытию призвать господь.Волшебница, я не случайноК следам ступней твоих приник,Ведь я тебя увидел тайноВ невыразимый этот миг.Ты розу белую срывалаИ наклонялась к розе той,А небо над тобой сияло,Твоей залито красотой.
Канцона
Лучшая музыка в мире — нема!Дерево, жилы ли бычьиВыразить молнийный трепет ума,Сердца причуды девичьи?Краски и бледны и тусклы! УсталЯ от затей их бессчетных.Ярче мой дух, чем трава иль метал,Тело подводных животных!Только любовь мне осталась, струнойАнгельской арфы взывая,Душу пронзая, как тонкой иглой,Синими светами рая.Ты мне осталась одна. НаявуВидевши солнце ночное,Лишь для тебя на земле я живу,Делаю дело земное.Да! Ты в моей беспокойной судьбе —Иерусалим пилигримов.Надо бы мне говорить о себеНа языке серафимов.
Вы дали мне альбом открытый...
Вы дали мне альбом открытый,Где пели струны длинных строк,Его унес я, и сердитыйВ пути защелкнулся замок.Печальный символ! Я томился,Я перед ним читал стихи,Молил, но он не отворился,Он был безжалостней стихий.И мне приходиться привыкнутьК сознанью, полному тоски,Что должен я в него проникнуть,Как в сердце ваше, — воровски.
В день рождения Мика
Первая книга ГипербореяВышла на свет, за себя не краснея,Если и будет краснеть вторая,То как Аврора молодая,Красными буквами пламенея,Видом прелестным сердца пленяя.
Михаилу Леонидовичу Лозинскому
Над сим Гильгамешем трудилисьТри мастера, равных друг другу,Был первым Син-Лики-Унинни,Вторым был Владимир Шилейко,Михаил Леонидыч ЛозинскийБыл третьим. А я, недостойный,Один на обложку попал.
Если плохо мужикам...
Если плохо мужикам,Хорошо зато медведям,Хорошо и их соседямИ кабанам, и волкам.Забираются в овчарни,Топчут тощие овсы,Ведь давно издохли псы,На войну угнали парней.И в воде озер-морейДаже рыба недозрела,Рыло высунула смело,Ловит мух и комарей.Полно! Всадники — конь-о-конь!Пешие — плечо с плечом!Посмотрите: в Волге окунь,А в воде зубастый сом.Скучно с жиру им чудесить,Сети ждут они давно,Бросьте в борозду зерно,Принесет оно сам-десить.Потрудись, честной народ,У тебя ли силы мало,И наешься до отвала,Не смотря соседу в рот.
Очарованием не назови...
Очарованием не назовиСлепую музыку моей любвиС тенями вечера плывут слова.
ПОЭМЫ
Мик
Африканская поэмаIСквозь голубую темнотуНеслышно от куста к кустуПереползая словно змей,Среди трясин, среди камнейСвирепых воинов отрядИдет — по десятеро в ряд,Мех леопарда на плечах,Меч на боку, ружье в руках, —То абиссинцы; вся странаИх
негусу покорена,И только племя ГурабеСвоей противится судьбе,Сто жалких деревянных пик —И рассердился Менелик. —Взошла луна, деревня спит,Сам Дух Лесов ее хранит.За всем следит он в тишине,Верхом на огненном слоне:Чтоб Аурарис носорогНапасть на спящего не мог,Чтоб бегемота ГумареНе окружили на зареИ чтобы Азо крокодилОт озера не отходил.То благосклонен, то суров,За хвост он треплет рыжих львов.Но, видно, и ему невмочьСпасти деревню в эту ночь!Как стая бешеных волков,Враги пустились… Страшный ревРаздался, и в ответ емуКрик ужаса прорезал тьму.Отважно племя Гурабе,Давно приучено к борьбе,Но бой ночной — как бег в мешке,Копье не держится в руке,Они захвачены врасплох,И слаб их деревянный бог.Но вот нежданная заряВзошла над хижиной царя.Он сам, вспугнув ночную сонь,Зажег губительный огоньИ вышел, страшный и нагой,Маша дубиной боевой.Раздуты ноздри, взор горит,И в грудь, широкую как щит,Он ударяет кулаком…Кто выйдет в бой с таким врагом?Смутились абиссинцы — ноВдруг выступил Ато-Гано,Начальник их. Он был старик,В собраньях вежлив, в битве дик,На все опасные делаГлядевший взорами орла.Он крикнул: «Э, да ты не трус!Все прочь, — я за него возьмусь».Дубину поднял негр; старикУвертливый к земле приник,Пустил копье, успел скакнутьВсей тяжестью ему на грудь,И, оглушенный, сделал врагВсего один неловкий шаг,Упал — и грудь его рассекС усмешкой старый человек.Шептались воины потом,Что под сверкающим ножомКак будто огненный языкВдруг из груди его возникИ скрылся в небе словно пух.То улетал могучий дух,Чтоб стать бродячею звездой,Огнем болотным в тьме сыройИли поблескивать едваВ глазах пантеры или льва.Но был разгневан Дух ЛесовОгнем и шумом голосовИ крови запахом, Он встал,Подумал и загрохотал:«Эй, носороги, ай, слоны,И все, что злобны и сильны,От пастбища и от прудаСпешите, буйные, сюда,Ого-го-го, ого-го-го!Да не щадите никого».И словно ожил темный лесОрдой страшилищ и чудес;Неслись из дальней стороныОсвирепелые слоны,Открыв травой набитый рот,Скакал, как лошадь, бегемот,И зверь, чудовищный на взгляд,С кошачьей мордой, а рогат —За ними. Я мечту таю,Что я его еще убьюИ к удивлению друзей,Врагам на зависть, принесуВ зоологический музейЕго пустынную красу.«Ну, ну, — сказал Ато-Гано, —Здесь и пропасть немудрено,Берите пленных — и домой!»И войско бросилось гурьбой.У трупа мертвого вождяГано споткнулся, уходя,На мальчугана лет семи,Забытого его людьми.«Ты кто?» — старик его спросил,Но тот за палец укусилГано. «Ну, верно, сын царя» —Подумал воин, говоря:«Тебя с собою я возьму,Ты будешь жить в моем дому».И лишь потам узнал старик,Что пленный мальчик звался Мик.IIВ Аддис-Абебе праздник был.Гано подарок получил,И, возвратясь из царских зал,Он Мику весело сказал:«Сняв голову, по волосамНе плачут. Вот теперь твой дом;Служи и вспоминай, что самАвто-Георгис был рабом».Прошло три года. Служит Мик,Хоть он и слаб, и невелик.То подметает задний двор,То чинит прорванный шатер,А поздно вечером к коструИдет готовить инджируИ, получая свой кусок,Спешит в укромный уголок,А то ведь сглазят на бедуЕго любимую еду.Порою от насмешек слугОн убегал на ближний луг,Где жил, привязан на аркан,Большой косматый павиан.В глухих горах Ато-ГаноЕго поймал не так давноИ ради прихоти привезВ Аддис-Абебу, город роз.Он никого не подпускал,Зубами щелкал и рычал,И слуги думали, что вотОн ослабеет и умрет.Но злейшая его бедаСобаки были: те всегдаСбегались лаять перед ним,И, дикой яростью томик,Он поднимался на дыбы,Рыл землю и кусал столбы.Лишь Мик, вооружась кнутом,Собачий прекращал содом.Он приносил ему плодыИ в тыкве срезанной воды,Покуда пленник не привык,Что перед ним проходит Мик.И наконец они сошлись:Порой, глаза уставя вниз,Обнявшись и рука в руке,На обезьяньем языкеОни делились меж собойМечтами о стране иной,Где обезьяньи города,Где не дерутся никогда,Где каждый счастлив, каждый сыт,Играет вволю, вволю спит.И клялся старый павианСедою гривою своей,Что есть цари у всех зверей,И только нет у обезьян.Царь львов — лев белый и слепой,Венчан короной золотой,Живет в пустыне Сомали,Далеко на краю земли.Слоновий царь — он видит сныИ, просыпаясь, говорит,Как поступать должны слоны,Какая гибель им грозит.Царица зебр — волшебней сна,Скача, поспорит с ветерком.Давно помолвлена онаСо страусовым королем.Но по пустыням говорят,Есть зверь сильней и выше всех,Как кровь, рога его горят,И лоснится кошачий мех.Он мог бы первым быть царем,Но он не думает о том,И если кто его встречал,Тот быстро чах и умирал.Заслушиваясь друга, МикОт службы у людей отвык,И слуги видели, что онВдруг стал ленив и несмышлен.Узнав о том, Ато-РаноЕго послал толочь пшено,А этот труд — для женщин труд,Мужчины все его бегут.Выла довольна дворня вся,Наказанного понося,И даже девочки, смеясь,В него бросали сор и грязь.Уже был темен небосклон,Когда работу кончил он,И, от досады сам не свой,Не подкрепившись инджирой,Всю ночь у друга своегоПровел с нахмуренным лицомИ плакал на груди егоМохнатой, пахнущей козлом.Когда же месяц за утесСпустился, дивно просияв,И ветер утренний донесК ним благовонье диких трав,И павиан, и человекВдвоем замыслили побег.IIIДавно французский консул звалЛюбимца Негуса, Гано,Почтить большой посольский зал,Испробовать его вино,И наконец собрался тотС трудом, как будто шел в поход.Был мул белей, чем полотно,Был в красной мантии Гано,Прощенный Мик бежал за нимС ружьем бельгийским дорогим,И крики звонкие неслись:«Прочь все с дороги! сторонись!»Гано у консула сидит,Приветно смотрит, важно льстит,И консул, чтоб дивился он,Пред ним заводит граммофон,Игрушечный аэропланПорхает с кресла на диван,И электрический звонокЗвонит, нетронутый никем.Гано спокойно тянет грог,Любезно восхищаясь всем,И громко шепчет: «Ой ю гут!Ой френджи, все они поймут».А в это время Мик, в садуДержащий мула за узду,Не налюбуется никакНи на диковинных собак,Ни на сидящих у дверейКрылатых каменных зверей.Как вдруг он видит, что идетКакой-то мальчик из ворот,И обруч, словно колесо,Он катит для игры в серсо.И сам он бел, и бел наряд,Он весел, словно стрекоза,И светлым пламенем горятБольшие смелые глаза.Пред Миком белый мальчик стал,Прищурился и засвистал:«Ты кто?» — «Я абиссинский раб».«Ты любишь драться?» — «Нет, я слаб». —«Отец мой консул.»— «Мой вождемБыл». — «Где же он?» — «Убит врагом». —«Меня зовут Луи». — «А яБыл прозван Миком». — «Мы друзьями.И Мик, разнежась, рассказалПро павиана своего,Что с ним давно б он убежалИ не настигли бы его,Когда б он только мог стянутьКремень, еды какой-нибудь,Топор иль просто крепкий нож —Без них в пустыне пропадешь.А там охотой можно жить,Никто его не будет бить,Иль стать царем у обезьян,Как обещался павиан.Луи промолвил: «Хорошо,Дитя, что я тебя нашел!Мне скоро минет десять лет,И не был я еще царем.Я захвачу мой пистолет,И мы отправимся втроем.Смотри: за этою горойДождитесь в третью ночь меня;Не пропадете вы со мнойНи без еды, ни без огня».Он важно сдвинул брови; вдругПронесся золотистый жук,И мальчик бросился за ним,А Мик остался недвижим.Он был смущен и удивлен,Он думал: «Это, верно, сон…»В то время как лукавый мулЖасмин и ризы с клумб тянул.Доволен, пьян, скача домой,Гано болтал с самим собой:«Ой френджи! Как они ловкиНа выдумки и пустяки!Запрятать в ящик крикуна,Чтоб говорил он там со дна,Им любо… Но зато в бою,Я ставлю голову свою,Не победит никто из нихНас, бедных, глупых и слепых.Не обезьяны мы, и намНе нужен разный детский хлам»,А Мик в мечтаньях о Луи,Шаги не рассчитав свои,Чуть не сорвался с высотыВ переплетенные кусты.Угрюмо слушал павианО мальчике из дальних стран,Что хочет, свой покинув дом,Стать обезьяньим королем.Звериным сердцем чуял он,Что в атом мире есть закон,Которым каждому даноИзведать что-нибудь одно:Тем — жизнь средь городских забав,Тем — запахи пустынных трав.Но долго спорить он не стал,Вздохнул, под мышкой почесалИ пробурчал, хлебнув воды:«Смотри, чтоб не было беды!»IVЛуна склонялась, но чуть-чуть,Когда они пустились в путьЧерез канавы и бурьян, —Луи и Мик, и павиан.Луи смеялся и шутил,Мешок с мукою Мик тащил,А павиан среди камнейДавил тарантулов и змей.Они бежали до утра,А на день спрятались в кустах,И хороша была нораВ благоухающих цветах.Они боялись — их найдут.Кругом сновал веселый люд:Рабы, сановники, купцы,С большими лютнями певцы,Послы из дальней стороныИ в пестрых тряпках колдуны.Поклонник дьявола паройС опущенною головойСпешил в нагорный Анкобер,Где в самой темной из пещерЖивет священная змея,Земного матерь бытия.Однажды утром, запоздав,Они не спрятались средь трав,И встретил маленький отрядОгромный и рябой солдат.Он Мика за руку схватил,Ременным поясом скрутил.«Мне улыбается судьба,Поймал я беглого раба! —Кричал. — И деньги, и едуЗа это всюду я найду».Заплакал Мик, а павианРычал, запрятавшись в бурьян.Но, страшно побледнев; ЛуиВдруг поднял кулаки своиИ прыгнул бешено вперед:«Пусти, болван, пусти, урод!Я — белый, из моей землиПридут большие кораблиИ с ними тысячи солдат…Пусти иль будешь сам не рад!»«Ну, ну, — ответил, струсив, плут, —Идите с Богом, что уж тут».И в вечер этого же дня,Куда-то скрывшись, павианВдруг возвратился к ним, стеня,Ужасным горем обуян.Он бил себя в лицо и грудь,От слез не мог передохнутьИ лишь катался по песку,Стараясь заглушить тоску.Увидя это, добрый МикУпал и тоже поднял крикТакой, что маленький шакалЕго за милю услыхалИ порешил, пускаясь в путь:«Наверно умер кто-нибудь».Луи, не зная их беды,К ручью нагнулся поскорейИ, шляпой зачерпнув воды,Плеснул на воющих друзей.И павиан, прервав содом,Утершись, тихо затянул:«За этою горой есть дом,И в нем живет мой сын в плену.Я видел, как он грыз орех,В сторонке сидя ото всех.Его я шепотом позвал,Меня узнал он, завизжал,И разлучил нас злой старик,С лопатой выскочив на крик.Его немыслимо украсть,Там псы могучи и хитры,И думать нечего напасть —Там ружья, копья, топоры».Луи воскликнул: «Ну, смотри!Верну я сына твоего,Но только выберешь в цариУ вас меня ты одного».Он принял самый важный вид,Пошел на двор и говорит«Я покупаю обезьян.У вас есть крошка-павиан —Продайте! — «Я не продаю«, —Старик в ответ. «А я даюВам десять талеров. «Ой! ой!Да столько стоит бык большой.Бери», И вот Луи понесВиновника столь горьких слез.Над сыном радостный отецСкакал, как мячик; наконецРванул его за хвост, любя.«Что, очень мучили тебя?» —«Я никаких не видел мук.Хозяин мой — мой первый друг!Я ем медовые блины,Катаю обруч и пляшу,Мне сшили красные штаны,Я их по праздникам ношу».И рявкнул старый павиан:«Ну, если это не обман,Тебе здесь нечего торчать!Вернись к хозяину опять.Стремись науки все пройти:Трубить, считать до десяти…Когда ж умнее станешь всех,Тогда и убежать не грех».VЛуны уж не было, и высьКак низкий потолок. была.Но звезды крупные зажглись —И стала вдруг она светла,Переливалась… А внизуСтеклянный воздух ждал грозу.И слышат путники вдалиУдары бубна, гул земли.И видят путники: растетВо мгле сомнительный восход.Пятьсот огромных негров в рядГорящие стволы влачат,Другие пляшут и поют,Трубят в рога и в бубны бьют.А на носилках из парчиЦаревна смотрит и молчит.То дочка Мохамед-Али,Купца из Иеменекой земли,Которого нельзя не знать,Так важен он, богат и стар,Наряды едет покупатьИз Дире-Дауа в Харрар,В арабских сказках принца нет,Калифа, чтобы ей сказать:«Моя жемчужина, мой свет,Позвольте мне вам жизнь отдать!»В арабских сказках гурий нет,Чтоб с этой девушкой сравнять.Она увидела ЛуиИ руки подняла свои.Прозрачен, тонок и высок,Запел как флейта голосок:«О, милый мальчик, как ты бел,Как стан твой прям, как взор твой смел!Пойдем со мной. В моих садахЕсть много желтых черепах,И попугаев голубых,И яблок, соком налитых.Мы будем целый день-деньскойИграть, кормить послушных сернИ бегать взапуски с тобойВокруг фонтанов и цистерн.Идем», Но, мрачный словно ночь,Луи внимал ей, побледнев,И не старался превозмочьСвое презрение и гнев:«Мне — слушать сказки, быть пажом,Когда я буду королем,Когда бесчисленный народМеня им властвовать зовет?Но если б и решился я,С тобою стало б скучно мне:Ты не стреляешь из ружья,Боишься ездить на коне».Печальный, долгий, кроткий взорЦаревна подняла в упорНа гордого Луи — и вдруг,Вдруг прыснула… И все вокругЗахохотали. Словно громРаздался в воздухе ночном:Ведь хохотали все пятьсотОгромных негров, восемьсотРабов, и тридцать поваров,И девятнадцать конюхов.Но подала царевна знак,Все выстроились кое-какИ снова двинулись вперед,Держась от смеха за живот.Когда же скрылся караван,Тоскуя, Мик заговорил:«Не надо мне волшебных стран,Когда б рабом ее я был.Она, поклясться я готов, —Дочь Духа доброго Лесов,Живет в немыслимом саду,В дворце, похожем на звезду.И никогда, и никогдаМне, Мику, не войти уда»,Луи воскликнул: Ну, не трусь,Войдешь, как я на ней женюсь,VIЕще три дня, и их глазамПредстал, как первобытный храм,Скалистый и крутой отвес,Поросший редкою сосной,Вершиной вставший до небес,Упершийся в дремучий лесСвоею каменной пятой.То был совсем особый мир:Чернели сотни крутых дырСоединяясь меж собойОдною узкою тропой;И как балконы, здесь и тамПлощадки с глиной по краямВисели, и из всех бойницТорчали сотни, страшных лиц.Я, и ложась навеки в гроб,Осмелился бы утверждать,Что это был ни дать ни взятьАмериканский небоскреб.В восторге крикнул павиан,Что это город обезьян.По каменистому хребтуОни взошли на высоту.Мик тихо хныкал, он устал,Луи же голову ломал,Как пред собой он соберетНа сходку ветреный народ.Но павиан решил вопрос:Обезьяненка он принесИ начал хвост ему щипать,А тот — визжать и верещать;Таков обычай был, и вмигВсе стадо собралось на крик.И начал старый павиан:«О племя вольных обезьян,Из плена к вам вернулся я,Со мной пришли мои друзья,Освободители мои,Чтоб тот, кого мы изберем,Стал обезьяньим королем…Давайте, изберем Луи».Он, кончив, важно замолчал.Луи привстал, и Мик привстал,Кругом разлился страшный рев,Гул многих сотен голосов:«Мы своего хотим царем!» —«Нет, лучше Мика изберем!«Луи!. — „Нет, Мика!“ — „Нет, Луи!“Все, зубы белые своиОскалив, злятся… НаконецРешил какой-то молодец:«Луи с ружьем, он — чародей…К тому ж он белый и смешней».Луи тотчас же повелиНа холмик высохшей земли,Надев на голову емуИз трав сплетенную чалмуИ в руки дав слоновый клык,Знак отличительный владык.И, мир преображая в садАлеющий и золотой,Горел и искрился закатЗа белокурой головой.Как ангел мил, как демон горд,Луи стоял один средь мордКлыкастых и мохнатых рук,К нему протянутых вокруг.Для счастья полного егоНедоставало одного:Чтобы сестра, отец и матьЕго могли здесь увидатьХоть силою волшебных чар,И в «Вокруг Света» обо всемПоведал мальчикам потомЕго любимый Буссенар.VIIЛуи суровым был царем.Он не заботился о том,Что есть, где пить, как лучше спать,А все сбирался воевать;Хотел идти, собрав отряд,Отнять у злобной львицы львятИль крокодила из рекиЗагнать в густые тростники,Но и за что его народНе соглашался на поход,И огорченный властелинБродил печален и один,Спускался он на дно пещер,Где сумрак, ядовит и сер,И где увидеть вы могли бВ воде озер безглазых рыб.Он поднимался на утес,Собой венчавший весь откос,И там следил, как облакаВаяет Божия рука.Но лишь тогда бывал он рад,Когда смотрел на водопад,Столбами пены ледянойДробящийся над крутизной,К нему тропа, где вечно мгла,В колючих зарослях вела,И мальчик знал, что не спростаТам тишина и темнота,И даже птицы не поют,Чтоб оживить глухой приют.Там раз в столетие трава,Шурша, вскрывается как дверь.С рогами серны, с мордой льваПриходит пить какой-то зверь.Кто знает, где он был сто лет,И почему так стонет онИ заметает лапой вслед,Хоть только ночь со всех сторон,Да, только ночь, черна как смоль,И страх, и буйная вода.И в стонах раненого боль,Не гаснущая никогда…Но все наскучило Луи —Откос, шумящие струи,Забавы резвых обезьянИ даже Мик и павиан.Сдружился он теперь с однойГиеной старой и хромой,Что кралась по ночам на скат,во Чтоб воровать обезьянят.Глазами хитрыми змеиОна смотрела на Луи,И заводила каждый разЛукавый, льстивый свой рассказ:Он, верно, слышал, что внизу,В большом тропическом лесуЖивут пантеры? Вот к комуСпуститься надо бы ему!Они могучи и смелы,Бросаются быстрей стрелы,И так красив их пестрый мех,Что им простится всякий грех.Напрасно друга Мик молил,Глухим предчувствием томим,Чтоб он навек остался с нимИ никуда не уходил.Луи, решителен и быстр,Сказал: «Ты только мой министр!Тебе я власть передаюИ скипетр, и чалму мою,И мой просторный царский дом,А сам я буду королемНе этих нищенских пещер,А леопардов и пантер.Ушел. И огорчился станВсегда веселых обезьян.Они влезали на карниз,Внимательно смотрели вниз.Оттуда доносился ревИм незнакомых голосов,И горько плакали они,Минувшие припомнив дниИ грустно думая о том,Что сталось с гневным их царем.VIIIЕдва под утро Мик уснул.Во сне он слышал страшный гул,Он видел мертвого отца,И лился пот с его лица.Проснулся… Старый павианСобрал храбрейших обезьян.Они спускаться стали вниз,Держась за ветви, за карниз;Переплетя свои хвосты,Над бездной строили мосты,Пока пред ними дикий лесНе встал, а город не исчезИ не мелькнули средь стволовКлыки и хоботы слонов.Долина им была видна,Деревьями окружена,И посреди большой утес,Что мхом и травами оброс.На нем один лежал ЛуиИ раны зажимал свои.Вперив в пространство мутный взор,Чуть поднимал он свой топор,А восемь яростных пантерПред ним кружились; из пещерЕще спешили… ОтражалВсю ночь их мальчик и устал.Как град камней, в траву полянСорвалась стая обезьян,И силою живой волныПантеры были сметеныИ отступили… C плачем МикК груди товарища приник.Луи в бреду ему шептал,Что он царем и здесь бы стал,Когда б не гири на ногах,Не красный свет в его глазахИ не томящий, долгий звон…И незаметно умер он.Тогда, хромая, из кустовГиена выбежала; ревРаздался, яростен и груб:«Он мой! Скорей отдайте труп!Смутилась стая обезьян,Но прыгнул старый павианС. утеса на гиену внизИ
горло мерзкой перегрыз.Где пальмы веером своимКивают облакам седым,Где бархатный ковер луговГорит, весь алый от цветов,И где журчит, звенит родник,Зарыл Луи печальный Мик.Там ласточки с огнем в глазахЩебечут, милые, в ветвях.Они явились издали,Из франкской, может быть, земли,И щебетали свой приветПеред готическим окном,Где увидал впервые светЛуи в жилище родовом.И над могилой друга МикЗапел: «Луи, ты был велик,Была сильна твоя рука,Белее зубы молока!Зачем, зачем, зачем в боюНе принял помощь ты мою,Зачем, зачем, когда ты пал,Ты павиана не позвал?Уж лучше б пуля иль копьеДыханье вырвали твое!Не помиришься ты с врагом…Все это кажется мне сном…»Завыл печальный павиан,Завыла стая обезьян,И вот на шум их голосов,Горя как месяц в вышине,Явился мощный Дух ЛесовВерхом на огненном слоне,Остановился и взглянул,И грозно крикнул Мику: «Ну?»Когда ж узнал он обо всем,Широким пальмовым листом-Он вытер слезы на глазах…«Я перед Миком в должниках:В ту ночь, как племя ГурабеИзнемогало в злой борьбе,Болтая с месяцем как раз,Я не пришел к нему, не спас.О чем бы ни мечтал ты, Мик,Проси: все даст тебе старик».И поднял руки Мик своиИ медленно проговорил:«Мне видеть хочется ЛуиТаким, каким он в жизни был». —«Он умер». — «Пусть и я умру». —«Но он в аду». — «Пойду и в ад!Я брошусь в каждую дыру,Когда в ней мучится мой брат». —«Ну, если так — не спорю я!Вдоль по течению ручьяИди три дня, потом семь днейЧерез пустыню черных змей.Там у чугунной двери в ад,С кошачьей мордой, но рогат,Есть зверь, и к брату твоемуДорога ведома ему.Но тем, кто раз туда попал,Помочь не в силах даже я.Смотри ж! Но Мик уже бежалВдоль по течению ручья.IXВ отвесной каменной стене,Страшна, огромна и черна,Виднелась дверь из чугунаНа неприступной вышине.Усталый, исхудалый МикПред нею головой поникИ стонет: «Больше нет пути,Не знаю я, куда идти,Хоть сам могучий Дух Лесов —Хранитель мой и мой покров»,Тут медленно открылась дверь,И медленно явился зверьС кошачьей мордой, а рогат.И Мик потупил в страхе взгляд,Но в дверь вступил. Они пошлиПо коридору, где в пылиВалялись тысячи костейРыб, птиц, животных и людей.Как та страшна была тропа!Там бормотали черепа,Бычачьи двигались рога,Ища незримого врага,И гнулись пальцы мертвецов,Стараясь что-нибудь поймать…Но вот прошли широкий ров;И легче сделалось дышать.Там им открылся мир иной,Равнина с лесом и горой,Необозримая страна,Жилище душ, которых нет.Над ней струила слабый светВеликолепная луна;Не та, которую ты самТак часто видишь по ночам,А мать ее, ясна, горда,Доисторических времен,Что умерла еще тогда,Как мир наш не был сотворен.Там тени пальм и сикоморРосли по склонам черных гор,Где тени мертвых пастуховПасли издохнувших коров,Там тень охотника поройЖдала, склоняясь над царей,Где сонно грызли тень корнейСообщества бобров-теней.Но было тихо все вокруг:Ни вздох, ни лепет струей, ни стукНе нарушал молчанья. ЗверьПромолвил Мику: «Ну, теперьИщи! А сам устало лег,Уткнувшись мордою в песок.За каждый куст, за каждый пень,Хотя тот куст и пень — лишь тень,В пещеру, в озеро, в родник,Идя, заглядывает Мик.За тенью дикого волчцаОн своего узнал отца,Сидевшего, как в старину,На грязной, бурой шкуре гну.Мик, плача руки протянул,Но тот вздохнул и не взглянул,Как будто только ветерокСлегка его коснулся щек.Как мертвецы не видны нам,Так мы не видны мертвецам.Но нет нигде, нигде Луи.Мик руки заломил свои,Как вдруг он бросился бежатьТуда, где зверь улегся спать.«Скорей вставай! — кричит ему, —И отвечай мне, почемуЗдесь только черные живут,А белых я не видел тут?»Зверь поднял страшные глаза:«Зачем ты раньше не сказал?Все белые — как колдуны,Все при рожденьи крещены,Чтоб после смерти их ХристосК себе на небеса вознес.Наверх направь шаги своиИ жаворонка излови.Он чист, ему неведом грех,И он летает выше всех.Вот три зерна (их странен вид,Они росли в мозгу моем);Когда их съест, заговоритОн человечьим языком».Как было радостно опятьПустыню Мину увидать,Услышать ветер и родник,И попугаев резкий крик!Он сделал из волос силокИ жаворонка подстерег,И выпустил его, одноСначала дав ему зерно.Опять, влюбленный в Божий свет,Свободный жаворонок ввысьПомчался, и ему воследНадежды Мика понеслись.Когда же птица с высотыУпала камнем, чуть дыша, —«Ну, что? Скажи, что видел ты?» —Мик теребил его, спеша.«Я видел красных райских птиц,Они прекраснее зарниц,В закатных тучах гнезда вьютИ звезды мелкие клюют.Они клялись мне, что твой другПопал в седьмой небесный круг,Перед которым звездный садстерней, чем самый черный ад».Мик дал ему еще зерно,Целуя и прося одно,И взвился жаворонок вновь,Хоть в нем и холодела кровь.Он только через день упалИ больше часа не дышал,Но наконец проговорил:«Средь отдаленнейших светил,За гранью Божьего огняЯ встретил ангела, что пелПро человеческий удел,Алмазным панцырем звеня:Пусть ни о чем не плачет Мик:Луи высоко, он в раю,Там Михаил АрхистратигЕго зачислил в рать свою».Его целуя горячо,Мик попросил: «Крылатый друг,Молю, вот съешь зерно ещеИ полети в надзвездный круг».И жаворонок третий разПоднялся и пропал из глаз.Три дня ждал жаворонка МикИ к ожиданию привык,Когда свалился на песокХолодный пуховой комок.Такое видеть торжествоТам жаворонку довелось,Что сердце слабое егоОт радости разорвалось.XДуглас, охотник на слонов,Сердился: ужин не готов,Любимый мул его издох,И новый проводник был плох.Он взял ружье и вышел в лес,На пальму высохшую влезИ ждал. Он знал, что здесь пойдетНа водопой лесной народ,А у него мечта одна —Убить огромного слона;Особенно когда клыкиИ тяжелы, и велики.Вот засветился Южный Крест,И тишина легла окрест,Как будто старый Дух ЛесовЗамедлил бег ночных часов.И вот, явились: дикобраз,За ним уродливые гну,Вслед козы — и решил Дуглас:«Я после застрелю одну».Но, рыжей гривою тряся,Высоко голову неся,Примчался с тяжким скоком лев,И все бежали, оробев,И даже буйвол отступил,Сердито фыркнув, в мокрый ил.Царь долго пил, потом зевнул,И вдруг вскочил и заревел.В лесу раздался смутный гул,Как будто ветер прошумел;И пересекся небосклонКоричневою полосой, —То, поднимая хобот, слонВожак вел стадо за собой.Ему согнувшийся ДугласНавел винтовку между глаз;Так не один гигант леснойСражен был пулей разрывной.Он был готов пустить курок,Когда почувствовал толчокИ промахнулся. Это МикК нему среди ветвей проник.«А, негодяй! — вскричал Дуглас, —Знай, ты раскаешься сейчас!И тот ответил: «Гета, ну!Не надо делать зла слону:Идет под старость каждый слонВсе на один и тот же склон,Где травы, данные слонам,Вкусней, и родники свежей,И умирают мирно тамСреди прадедовских костей.Коль ты согласен, я готовТвоим слугою быть, а мнеИзвестно кладбище слонов,В галасской скрытое стране». —«Пусть Бог хранит тебя за то!» —Вскричал Дуглас, забывши злость.«Идем! И в Глазго и в БордоСлоновья требуется кость».Вплоть до утра работал Мик,Хвосты и гривы мулам стригИ чистил новое своеШестизарядное ружье.Прошло три месяца, и вотВ Аддис-Абебу Мик ведетИз диких, неизвестных странС слоновой костью караван.Дуглас мечтает: «БогачуЯ все на месте продаюИ мильонером укачуК себе, в Шотландию мою!Сто тридцать ящиков вина,Сто тридцать ярдов полотнаПодносит негусу ДугласИ так кончает свой рассказ:«Я караван мулиный свойОставил Мику. Он богат.В Аддис-Абебе зашумят,Что это нагадрас большой.Его в верховный свой советПрими и совещайся с ним.Он защитит тебя от бедУмом и мужеством своим».Орлиный светлый взгляд одинНа Мика бросил властелинИ, улыбнувшись, сделал знак,Обозначавший: будет так.В Аддис-Абебе не найтиГлупца, который бы не знал,Что Мик на царственном путиПрекрасней солнца воссиял.С ним, благосклонен и велик.Советуется Менелик,Он всех отважней на войне,Всех уважаемей в стране.В Аддис-Абебе нет теперьНесчастного иль пришлеца,Пред кем бы не открылась дверьБольшого Микова дворца.Там вечно для радушных встречПиров до самого утра,Готовится прохладный тэджИ золотая инджира.И во дворце его живет,Встречая ласку и почет,С ним помирившийся давноСлепой старик, Ато-Гано.
Поэма начала
Книга первая: ДраконПЕСНЬ ПЕРВАЯ1Из-за свежих волн океанаКрасный бык приподнял рога,И бежали лани туманаПод скалистые берега.Под скалистыми берегамиВ многошумной сырой тениСеребристыми жемчугамиОседали на мох они,Красный бык изменяет лица:Вот широко крылья простер аИ парит, огромная птица,Пожирающая простор.Вот к дверям голубой кумирни,Ключ держа от тайн и чудес,Он восходит, стрелок и лирник,По открытой тропе небес.Ветры, дуйте, чтоб волны пели,Чтоб в лесах гудели стволы,Войте, ветры, в трубы ущелий,Возглашая ему хвалы!2Освежив горячее телоБлаговонной ночною тьмой,Вновь берется земля за делоНепонятное ей самой.Наливает зеленым сокомДетски-нежные стебли травИ багряным, дивно-высоким,Благородное сердце льва.И, всегда желая иного,На голодный жаркий песокПроливает снова и сноваИ зеленый и красный сок.С сотворенья мира стократы,Умирая, менялся прах,Этот камень рычал когда-то,Этот плющ парил в облаках.Убивая и воскрешая,Набухать вселенской душой,В этом воля земли святая,Непонятная ей самой.3Океан косматый и сонный,Отыскав надежный упор,Тупо терся губой зеленойО подножие Лунных Гор.И над ним стеною отвеснойРазбежалась и замерла,Упираясь в купол небесный,Аметистовая скала.До глубин ночами и днямиАметист светился и цвелМногоцветными огоньками,Точно роем веселых пчел.Потому что снова там кольца,Вековой досыпая сон,Старше вод и светлее солнца,Золоточешуйный дракон.И подобной чаши священнойДля вина первозданных силНе носило тело вселенной,И Творец в мечтах не носил.4Пробудился дракон и поднялЯнтари грозовых зрачков,Первый раз он взглянул сегодняПосле сна десяти веков.И ему не казалось светлымСолнце, юное для людей,Был как будто засыпан пепломЖар пылавших в море огней.Но иная радость глубокоВ сердце зрела, как сладкий плод.Он почуял веянье рока,Милой смерти неслышный лет.Говор моря и ветер южныйЗаводили песню одну:— Ты простишься с землей ненужнойИ уйдешь домой, в тишину.— О твое усталое телоПритупила жизнь острие,Губы смерти нежны, и белоМолодое лицо ее.5А с востока из мглы белесой,Где в лесу змеилась тропа,Превышая вершину лесаЯрко-красной повязкой лба,Пальм стройней и крепче платанов,Неуклонней разлива рек,В одеяньях серебротканныхШел неведомый человек.Шел один, спокойно и строгоОпуская глаза, как тот,Кто давно знакомой дорогойМного дней и ночей идет.И казалось, земля бежалаПод его стопы, как вода,Смоляною, доской лежалаНа груди его борода.Точно высечен из гранита,Лик был светел, но взгляд тяжел,— Жрец Лемурии, Морадита,К золотому дракону шел.6Было страшно, точно без брониВстретить меч разящий в упор,Увидать нежданно драконийИ холодный и скользкий взор.Помнил жрец, что десять столетийКаждый бывший здесь человекВидел лишь багровые сетиКрокодильих сомкнутых век.Но молчал он и черной пикой(У мудрейших водилось так)На песке пред своим владыкойНачертал таинственный знак:Точно жезл во прахе лежавший,Символ смертного естества,И отвесный, обозначавшийНисхождение божества,И короткий; меж них сокрытый,Точно связь этих двух миров…— Не хотел открыть МорадитаЗверю тайны чудесной слов.7И дракон прочел, наклоняяВзоры к смертному в первый раз:— Есть, владыка, нить золотая,Что связует тебя и нас.Много лет я правел во мраке,Постигая смысл бытия,Видишь, знаю святые знаки,Что хранит твоя чешуя.— Отблеск их от солнца до медиИзучил я ночью и днем,Я следил, как во сне ты бредил,Переменным горя огнем.— И я знаю, что заповеднейЭтих сфер и крестов, и чаш,Пробудившись в свой день последний,Нам ты знанье свое отдашь.Зарожденье, преображеньеИ ужасный конец мировТы за ревностное служеньеОт своих не скроешь жрецов.8Засверкали в ответ чешуиНа взнесенной мостом спине,Как сверкают речные струиПри склоняющейся луне. —И, кусая губы сердита,Подавляя потоки слов,Стал читать на них МорадитаСочетанье черт и крестов.— Разве в мире сильных не стало,Что тебе я знанье отдам?Я вручу его розе алой,Водопадам и облакам;Я вручу его кряжам горным,Стражам косного бытия,Семизвездию, в небе черномИзогнувшемуся, как я;Или ветру, сыну Удачи,Что свою прославляет мать,Но не твари с кровью горячей,Не умеющею сверкать! —9Только сухо хрустнула пика,Переломленная жрецом,Только взоры сверкнули дикоНад гранитным его лещомИ уставились непреклонноВ муть уже потухавших глазУмирающего дракона,Повелителя древних рас.Человечья теснила силаНестерпимую ей судьбу,Синей кровью большая жилаНалилась на открытом лбу,Приоткрылись губы, и вольноПрокатился по берегамГолос яркий, густой м полный,Как полуденный запах пальм.Первый раз уста человекаГоворить осмелились днем,Раздалось в первый раз от векаЗапрещенное слово: Ом!10Солнце вспыхнуло красным жаромИ надтреснуло. МетеорОторвался и легким паромОт него рванулся в простор.После многих тысячелетийГде-нибудь за Млечным ПутемОн расскажет встречной кометеО таинственном слове Ом.Океан взревел и, взметенный,Отступил горой серебра.Так отходит зверь, обожженныйГоловней людского костра.Ветви лапчатые платанов,Распластавшись, легли на песок,Никакой напор урагановТак согнуть их досель не мог.И звенело болью мгновенной,Тонким воздухом и огнемСотрясая тело вселенной,Заповедное слово Ом.11Содрогнулся дракон и сноваУстремил на пришельца взор,Смерть борола в нем силу слова,Незнакомую до сих пор.Смерть, надежный его союзник,Наплывала издалека.Как меха исполинской кузни,Раздувались его бока.Когти лап в предсмертном томленьиБороздили поверхность скал,Но без голоса, без движеньяНес он муку свою и ждал,Белый холод последней болиПлавал по сердцу, и вот-вотОт сжигающей сердце волиЧеловеческой он уйдет.Понял жрец, что страшна потеряИ что смерти не обмануть,Поднял правую лапу зверяИ себе положил на грудь.12Капли крови из свежей раныПотекли, красны и теплы,Как ключи на заре багрянойИз глубин меловой скалы.Дивной перевязью священнойЗаалели ее струиНа мерцании драгоценнойЗолотеющей чешуи.Точно солнце в рассветном небе,вой Наливался жизнью дракон,Крылья рвались по ветру, гребеньПетушиный встал, обагрен.И когда без слов, без движенья,Взором жрец его вновь спросилО рожденьи, преображеньиИ конце первозданная сил,Переливы чешуй далечеОзарили уступы круч,Точно голос нечеловечий,Превращенный из звука в луч.ПЕСНЬ ВТОРАЯ1Мир когда-то был легок, пресен,Бездыханен и недвижимИ своих трагических песенНе водило время над ним.А уже в этой тьме суровойТрепетала первая мысль,И от мысли родилось слово,Предводитель священных числ.В слове скрытое материнствоОтыскало свои пути: —Уничтожиться как единствоИ как множество расцвести.Ибо в мире блаженно-новом,Как сверканье и как тепло,Было между числом и словомИ не слово и не число.Светозарное, плотью стало,Звуком, запахом и лучом,И живая жизнь захлесталаЗолотым и буйным ключом.2Скалясь красными пропастями,Раскаленны, страшны, пестры,За клокочущими мирамиПроносились с гулом миры.Налетали, сшибались, вылиИ стремительно мчались вниз,И столбы золотистой пылиНад ловцом и жертвой вились.В озаренной светами бездне,Затаил первозданный гнев,Плыл на каждой звезде наездникЛебедь, Дева, Телец и Лев.А на этой навстречу звездам,Огрызаясь на звездный звон,Золотобагряным наростомПоднимался дивный дракон.Лапы мир оплели, как нити,И когда он вздыхал, дремля,По расшатанной им орбитеВверх и вниз металась земля.3Мчалось время; прочней, телеснейЗастывало оно везде.Дева стала лучом и песнейНа далекой своей звезде.Лебедь стал сияющей льдиной,А дракон — земною корой,Разметавшеюся равниной,Притаившеюся горой.Умягчилось сердце природы,Огнь в глубинах земли исчез,Побежали звонкие воды,Отражая огни небес.Но из самых темных затонов,Из гниющих в воде корней,Появилось племя драконов,Крокодилов и черных змей.Выползали слепые грудыИ давили с хрустом других,Кровяные рвались сосудыОт мычанья и рева их.
Из поэмы «Два сна»
[1]А в легком утреннем туманеНад скалами береговымиЕще переливалось имя,Звенело имя Муаяни.[2]Весь двор, усыпанный пескомПросеянным и разноцветным,Сиял — и бледносиний домЕму сиял лучом ответным.В тени его больших стропилС чудовищами вырезнымиОгромный кактус шевелилЛистами жирными своими.А за стеной из тростника,Работы тщательной и тонкой,Шумела Желтая река,И пели лодочники звонко.Ю-Це ступила на песок,Обвороженная сияньем,В лицо ей веял ветерокНеведомым благоуханьем.Как будто первый раз на светОна взглянула, веял ветер,Хотя уж целых восемь летОна жила на этом свете.И благородное дитяСтупало робко, как во храме,Совеем тихонько шелестяСвоими красными шелками,Когда, как будто принесенРекой, раздался смутный ропот.Старинный бронзовый драконВорчал на бронзовых воротах:— Я пять столетий здесь стою>А простою еще и десять:Задачу трудную моюКак следует мне надо взвесить.3Не светит солнце, но и дождьНе падает; так тихо-тихо;Что слышно из окрестных рощ,Как учит маленьких ежика.Лай-Це играет на песке,Но ей недостает чего-то,Она в тревоге и тоскеПоглядывает на ворота.— «Скажите, господин дракон,Вы не знакомы с крокодилом?Меня сегодня ночью онКатал в краю чужом, но милом». —Дракон ворчит; «Шалунья тыВот глупое тебе и снится;Видала б ты во сне цветы,Как благонравная девица…» —Лай-Це, наморщив круглый лоб,Идет домой, стоит средь залаИ кормит рыбу-телескопВ аквариуме из кристалла.Ее отец среди столаКольцом с печатью на мизинцеСкрепляет важные делаЕму доверенных провинций.— «Скажите, господин отец,Есть в Индию от нас дороги,И кто живет в ней, наконец,Простые смертные иль боги?» —Он поднял узкие глаза,Взглянул на дочь в недоуменьиИ наставительно сказал,Сдержать стараясь нетерпенье:— «Там боги есть и мудрецы,Глядящие во мрак столетий,Есть и счастливые отцы,Которым не мешают дети». —Вздохнула бедная Лай-Це,Идет, сама себя жалея,А шум и хохот на крыльцеИ хлопанье ладош Тен-Вея.Чеканный щит из-за плечаЕго виднеется, сверкая,И два за поясом меча,Чтоб походил на самурая.Кричит: «Лай-Це, поздравь меня,Учиться больше я не стану,Пусть оседлают мне коня,И я поеду к богдыхану». —Лай-Це не страшно — вот опушка,Квадраты рисовых полей,Вот тростниковая избушка,С заснувшим аистом на ней.И прислонился у порогаЧернобородый человек;Он смотрит пристально и строгоВ тревожный мрак лесных просек.Пока он смотрит — тихи звери,Им на людей нельзя напасть.Лай-Це могучей верой веритВ его таинственную власть.Чу! Голос нежный и негромкий,То девочка поет в кустах:Лай-Це глядит — у незнакомкиТакая ж ветка в волосах,И тот же стан и плечи те же,Что у нее, что у Лай-Це,И рот чуть-чуть большой, но свежийНа смугло-розовом лице.Она скользит среди растений:Лай-Це за ней, они бегут,И вот их принимают тениВ свой зачарованный приют.