Сценарий счастья
Шрифт:
Думаю, можно было заранее предугадать, что первым нам раскроет душу Франсуа. О том, что он женат, нам было известно благодаря обручальному кольцу на его руке. Что союз был не из тех, что заключаются на небесах, явствовало из постоянного отсутствия мадам Пелетье — даже в момент нашего отлета из Парижа.
Вышло так, что однажды Франсуа сам инициировал оживленную дискуссию на тему брака, мимоходом назвав себя «счастливым мужем». У меня невольно вырвалось:
— Правда?
— Правда, Хиллер, — подтвердил он. — Мы вместе вот уже двадцать лет, и у нас трое замечательных детей.
— И сколько времени ты с ними проводишь?
— Такие вещи не измеряются количеством, старик.
— Знаю, знаю. Но, судя по тому, сколько времени ты проводишь за рубежом, твои редкие приезды домой должны быть особенно насыщенными.
Тут Морис Эрман задал вопрос, который давно уже вертелся у всех на языке:
— Не сочти за бесцеремонность, Франсуа, но что такой брак дает твоей жене?
Ну… — неспешно начал он, закуривая сигарету, — она замужем, и при этом муж не мешается у нее под ногами. Конечно, она гордится тем, что я делаю. Сама она возглавляет наше подразделение, занимающееся финансированием. А кроме того, она прекрасная мать.
«Пока что ответа мы не услышали», — подумал я. Но это, оказывается, еще было не все.
— Каждый август мы проводим в загородном доме в Нормандии, где напоминаем друг другу, что секс подобен шампанскому: если вначале просто искрится, то через двадцать лет делается только лучше. И наполняем наше мимолетное общение такими интеллектуальными беседами, что на какое-то мгновение забываем, что давно не любим друг друга.
Надо ли говорить, что дальнейших вопросов не последовало.
Шло время, и постепенно в наших разговорах все чаще начинали звучать фразы типа: «Вот вернемся в Париж…» Нам то и дело приходилось напоминать друг другу о тех романтических идеалах, что привели нас в этот забытый богом, истерзанный край. Мы все больше превращались в персонажей сартровского «Возврата нет». Только это происходило уже не с посторонними людьми, а с нами самими.
В начале нашей одиссеи любитель гармошки Морис Эрман устраивался музицировать на крыльце. С течением времени он не только переместился со своей музыкой в дом, но стал прилагать усилия к тому, чтобы заглушить нам радио.
В принципе, даже с этим еще можно было мириться. Но, к несчастью, его репертуар включал только две вещи — «Долину Красной реки» и «Клементину». И кое-кто начал поговаривать о линчевании.
Однажды вечером — это было в начале мая — мы услышали по радио, что бывший премьер-министр Италии Альдо Моро убит боевиками левацкой группировки. Сильвия была потрясена. Трагедия не просто напомнила ей судьбу матери — Моро был еще и личным другом ее отца.
Я пытался ее утешить:
— Здесь ты, по крайней мере, от этого ограждена.
Я взял с Сильвии слово, что она перестанет слушать радио.
— Надо радоваться, что мы находимся в такой глуши. Не хватает тебе забот с больными?
Она кивнула и стиснула мне руку.
— Ты прав. Надо ценить то, что имеем.
Для меня эти слова прозвучали с оттенком грусти. Они напомнили, что идиллия не может продолжаться вечно.
Время от времени я пускался в размышления о том, что ждет нас в будущем. Но сама мысль о неизбежном расставании была мне невыносима.
И все же, вопреки усилиям моего «рацио», я позволял себе строить планы относительно женитьбы на Сильвии. Как-то вечером мне пришлось делать экстренное кесарево сечение: акушерка не могла справиться с родами в ягодичном предлежании. Я завернул младенца в одеяльце и протянул его матери. В этот момент у меня перед глазами возник образ ребенка, который мог бы родиться у нас с Сильвией. Это был краткий миг ничем не омраченной радости, но дальше воображение мне изменило.
Я не мог представить себе нашу совместную жизнь в реальном мире. Неужели она поедет со мной в Диборн, чтобы заниматься врачебной практикой? Вряд ли. Или я поеду с ней в Италию? Тоже маловероятно. Я не мог себе представить, как войду в ее миланское окружение.
Я все больше укреплялся в мысли, что мы не более чем игрушки в руках жестокой судьбы, которая свела нас вместе с единственной целью — побольнее ударить потом, когда станет нас разлучать. Естественно, я не мог скрывать этих опасений от Сильвии, а она призналась, что ее тоже не покидает страх грозящей разлуки.
— Но ведь сейчас мы так счастливы! — твердил я. — Что нам мешает жить так всегда?
— И я так говорю!
В первый момент я решил, что чего-то не понял.
— Нам сейчас так хорошо, — пояснила она. — Вот и давай останемся в Африке! Работы здесь хватит до конца наших дней.
— Сильвия, ты это серьезно? Ты правда готова бросить все?
— Мэтью, что еще может иметь значение в жизни, кроме любви и работы? Здесь сейчас вся моя жизнь.
— А я хочу разделить ее с тобой. Если ты уверена, что ты этого действительно хочешь.
— Я этого действительно хочу.
— И ты выйдешь за меня замуж?
На это у меня только один ответ: да, да и еще раз да. Глаза у нее горели. Она крепко меня обняла.
— Тогда, может, поедем и обвенчаемся?
— Согласна.
Я подумал, неважно, как именно будет обставлена наша свадьба, главное, что мы поженимся.
Я вызвался позвонить в католический собор в Асмэрё и попросить об аудиенции у настоятеля. Я спросил, когда она хотела бы поехать.
— Чем скорей, тем лучше, — ответила Сильвия.
Тут меня осенило:
— Послушай, а ты, часом, не беременна?
Нет, но мысль кажется мне интересной. — И уже серьезно добавила: — Если честно, раз мы решили это сделать, я думаю, что будет лучше, если мы поставим моего отца перед свершившимся фактом. Не могу этого объяснить, но интуиция мне подсказывает…
Я понимал, что она права. Чем дольше мы ждем, тем больше вероятности, что до этого влиятельного человека каким-то образом дойдут слухи, а уж он-то сумеет перевернуть небо и землю — не говоря уже о такой малости, как Эритрея, — чтобы отнять у меня свою дочь.
Не объясняя Франсуа причин, мы попросили у него давно обещанный отгул, чтобы съездить в Асмэру.
— Конечно, — благодушно согласился он. — И обязательно сходите в ресторан на шестом этаже отеля «Ньяла». Там столики оформлены в виде маленьких шатров. И готовят вполне прилично.