Сцены из провинциальной жизни
Шрифт:
— Очень мило с вашей стороны было пригласить нас, мистер Кутзее, очень по-джентльменски, но, возможно, это не очень хорошо, когда учитель оказывает предпочтение одной девочке в классе перед всеми другими только потому, что она хорошенькая. Я не укоряю вас, а просто прошу подумать об этом.
Я употребила именно эти слова: «только потому, что она хорошенькая». Мария Регина очень рассердилась на меня, что я так сказала, но что до меня, мне было все равно, раз меня поняли.
В тот вечер, после того как Мария Регина ушла спать, в мою комнату вошла Жоана.
— Мама, тебе обязательно быть такой суровой с Марией? — спросила она. — Ведь на самом деле не происходит ничего дурного.
— Ничего дурного? — переспросила я. — Что ты знаешь
— Он неплохой человек, мама, — сказала она. — И ты, разумеется, сама это видишь.
— Он слабый человек, — сказала я. — А слабый хуже плохого. Слабый не знает, где остановиться. Слабый беспомощен перед своими страстями, он следует туда, куда они его ведут.
— Мама, все мы слабые, — заметила Жоана.
— Нет. Ошибаешься, я не слабая, — возразила я. — Что бы с нами было, с тобой, с Марией Региной и со мной, если бы я позволила себе быть слабой? А теперь иди спать. И не пересказывай ничего Марии Регине. Ни слова. Она не поймет.
Я надеялась, что это будет концом мистера Кутзее. Но нет, пару дней спустя пришло письмо от него — на этот раз не через Марию Регину, а по почте, официальное письмо, отпечатанное на машинке, и адрес на конверте тоже был напечатан. В письме он сначала приносил извинения за то, что пикник получился неудачный. Он надеялся поговорить с глазу на глаз, писал он, но такой возможности не представилось. Можно ему зайти ко мне и поговорить со мной? Или я предпочитаю встретиться с ним в другом месте — может быть, он пригласит меня на ленч? Дело, которое его беспокоит, не имеет отношения к Марии Регине, считает нужным он подчеркнуть. Мария — умная девушка с добрым сердцем, учить ее — одно удовольствие, я могу быть уверена, что он никогда, никогда не предаст мое доверие. Умная и красивая — он надеется, я не стану возражать против этих его слов. Потому что красота, истинная красота — нечто большее, чем внешность, это душа, отразившаяся в плоти, а откуда же у Марии Регины красота, как не от меня?
(Молчание.)
И?
Это все. Основным было вот что: может ли он встретиться со мной один на один?
Конечно, я спрашивала себя, с чего он взял, что я захочу с ним встретиться, даже принять от него письмо. Ведь я никогда не говорила ни слова, чтобы поощрить его.
Итак, как же вы поступили? Вы с ним встретились?
Как я поступила? Я ничего не делала и надеялась, что он оставит меня в покое. Я была в трауре, хотя мой муж еще не умер, и мне не нужны были знаки внимания других мужчин, особенно человека, который был учителем моей дочери.
У вас еще есть это письмо?
У меня нет ни одного из его писем. Я их не сохранила. Когда мы уехали из Южной Африки, я очистила квартиру и выбросила все письма и счета.
И вы не ответили?
Нет.
Вы не ответили и не позволили отношениям развиваться дальше, отношениям между вами и Кутзее?
Что такое? К чему эти вопросы? Вы проделали такой путь из Англии, чтобы побеседовать со мной, вы говорите, что пишете биографию человека, который много лет назад был учителем английского моей дочери, а теперь вдруг ни с того ни с сего решили, будто вам позволено расспрашивать меня о моих «отношениях»? Что за биографию вы пишете? Такую, как голливудские сплетни, как тайны богатых и знаменитых?
Вы предполагаете, что он был гомосексуалистом?
Я ничего не предполагаю. Но у него не было качества, которое женщина ищет в мужчине, — не было силы, мужского начала. Мой муж обладал этим качеством. Оно у него было всегда, но время, которое он провел в тюрьме в Бразилии при militares, выявило это более ясно, хотя он пробыл в тюрьме недолго — всего полгода. После этих шести месяцев, говорил он, его уже не может удивить ничего из того, что одни человеческие существа делают с другими. У Кутзее за плечами такого опыта не было, чтобы проверить его мужественность и научить жизни. Вот почему я говорю, что он был мягким. Он был не мужчиной, а всего лишь мальчиком.
(Молчание.)
Что касается гомосексуализма — нет, я не говорю, что он был гомосексуалистом, но, как я вам уже сказала, он был celibataire — не знаю, как это будет по-английски.
Тип холостяка? Бесполый? Асексуальный?
Нет, не бесполый. Одинокий. Не созданный для супружества. Не созданный для женского общества.
(Молчание.)
Вы упомянули, что были и другие письма.
Да, когда я не ответила, он написал снова. И писал много раз. Может, думал, что, если напишет достаточно слов, они в конце концов подточат меня, как морские волны подтачивают скалу. Я складывала его письма в стол, некоторые даже не читая. Но думала про себя: «Этому человеку недостает множества вещей, и одна из них — учитель, который дал бы ему уроки любви». Потому что, влюбившись в женщину, вы не садитесь печатать на машинке одно длинное письмо за другим, страница за страницей, причем каждое заканчивается словами «Искренне Ваш». Нет, вы пишете письмо своей рукой, настоящее любовное письмо, и его доставляют ей с букетом красных роз. Но потом я подумала: а может, именно так ведут себя эти голландские протестанты, когда влюбляются: расчетливо, многоречиво, без огня, без изящества. И, несомненно, так же он занимался бы любовью, если бы у него когда-нибудь появился шанс.
Я складывала его письма в стол и ничего не говорила о них детям. Это было ошибкой. Я вполне могла сказать Марии Регине: «Твой мистер Кутзее написал мне записку с извинениями за воскресенье. Он упомянул, что доволен твоими успехами в английском». Но я молчала, и в конце концов это привело к большим неприятностям. Боюсь, даже сейчас Мария Регина не забыла и не простила.
Вы понимаете подобные вещи, мистер Винсент? У вас есть дети?
Да, я женат. У нас один ребенок, мальчик. В следующем месяце ему исполнится четыре года.
Мальчики другие. Я ничего не знаю о мальчиках. Но скажу вам одну вещь, entre nous[49], которую вы не должны включать в вашу книгу. Я люблю обеих моих дочерей, но Марию я любила иначе, чем Жоану. Я любила ее, но очень критически относилась к ней, когда она выросла. Жоану я никогда не критиковала. Жоана всегда была очень простой, очень откровенной. А Мария была чаровницей. Она могла — есть такое выражение? — обвести мужчину вокруг пальца. Если бы вы ее видели, поняли бы, что я имею в виду.