Сцены из жизни Максима Грека
Шрифт:
Нет, это не ложь. Посол и правда был грек из знатной семьи, князь Мангупский Феодорит. И, как поговаривали бояре, письмо, что привез он Малому, было от греческих советников великого визиря, Авессалома, Адриана и Федора, младшего брата князя Юрия. Они подучили Феодорита по приезде в русское княжество говорить прежде всего с князем Юрием. И поступить, как тот советует. Малой, конечно, отрицал все это, но великий князь поверил не ему, а своим боярам и дьякам.
Я был тогда в Москве, святой отец, помню, как негодовали бояре, нападали на нас. «Греки везде и всюду, — ворчали они, — в Царьграде сидят Федор с Авессаломом, в Кремле — Юрий. Не дают нам столковаться с султаном. Хотят выставить нас врагами, заставить воевать с турками, чтобы получить обратно Царьград». Ох, не мешает тебе знать, худо пришлось тогда нам, здешним грекам. Я на своей шкуре испытал все беды; мне они ведомы, как никому другому.
Ты дивишься сейчас, и с полным правом. У
91
Влахия — иначе Валахия. Историческая область на юге нынешней Румынии. В XIV в. образовалось независимое феодальное государство Валахия, попавшее с XVI в. под турецкое иго.
Ты перекрестился, святой отец. Перекрестись еще раз и сотвори молитву, — да внемлет тебе господь, чтобы благочестивый христианин не попал в руки голодных татар, уж лучше пускай его растерзают медведи или волки. Но да не забудет господь и тех греков, коих судьба отдала на произвол русскому князю в минуты его великого гнева. Ох, ох, не пожелаю этого злейшему врагу!
Коли желаешь, слушай дальше, старче. Так вот, и я птичьим своим умом понял: надо отсюда уезжать. В Константинополе у меня жена и дети; они ждут моего возвращения. Но как я могу вернуться с пустыми руками? Поверь, святой отец, говорю как на духу: я теперь бедняк. Когда великий князь заточил меня в тюрьму, все мое имущество, все мои жалкие сбережения отобрали. Ничего у меня не осталось. И когда потом, убедившись в моей невинности, приказал он меня выпустить и вернуть мне все добро, ничего мне не отдали. И теперь я гол как сокол, последний бедняк! Как свожу концы с концами, спроси, не отвечу. Жив одной надеждой. Бывают дни, когда пощусь, яко святой Иоанн Предтеча. Но веру в бога не теряю. Терпеливо жду лучших дней. Я неученый, сам это знаю. Справедливо ругаешь ты мои стихиры, о стихирах ничего не говорю. Но если б мог я получать заказы хоть изредка… Жития святых… Чтобы не возвратиться на родину с пустыми руками, только ради этого. Чтобы хватило на головной плат, расшитую ширинку. И чтобы порты не носить худые…
Однажды архимандрит Ново-Спасского монастыря Савва, грек, проживший много лет на Руси, передал Максиму приглашение князя Юрия Малого, пожелавшего познакомиться со своим ученым соотечественником.
Дом князя Юрия стоял поблизости от дворца, позади церкви Иоанна Предтечи. Это были высокие каменные палаты, окруженные деревянным забором. Не прошло еще и месяца, как великий князь после пятилетней опалы вернул свою милость Юрию Малому и позволил ему снова поселиться в Кремле. В палатах, убранных богатыми коврами, обставленных резной мебелью, с курильницами по углам, чувствовалось, что ничто теперь не нарушает покоя именитых хозяев. Войдя в высокие двери, Максим ощутил знакомое тепло и уют греческих богатых домов, и вспомнилось ему детство и жизнь в Константинополе, Македонии, на островах Архипелага и в придунайских христианских королевствах.
В покое, куда его привели, восточная стена была увешана иконами. Перед большим образом Вседержителя висел прикрепленный к крюку на потолке тяжелый грифон [92] из блестящей бронзы — сказочная птица с головой орла, большими распростертыми крыльями и львиным туловищем. На спине, голове и крыльях грифона горели расположенные крестом лампады. Как определил своим опытным глазом святогорский монах, большинство икон были написаны на Руси, несколько привезены с Афона, а некоторые из Италии. Но последние трудно было принять за иконы, так далеко отошли они от старых византийских образцов. Максим хорошо знал итальянских мастеров, мало считавшихся с религиозными догматами и стремившихся прежде всего изобразить человеческое. Они брали сюжеты из Ветхого и Нового завета, но главным для них был не дух божий, а твари божьи. Сосредоточив внимание на плоти, они освещали ее, округляли; стремились передать ее объемность. Поэтому икона теряла главное, свой божественный символ. Чудесное видение как бы складывало крылья, опускалось на землю. Глядя на итальянские иконы, а их было немало,
92
Грифон — в мифологии некоторых народов Древнего Востока фантастическое чудовище с туловищем льва, крыльями орла и головой орла или льва. Широко распространенный декоративный мотив.
Остановившись перед большим образом Вознесенья, Максим обратился к хозяину:
— Если не ошибаюсь, князь, икона эта написана рукой греческого мастера, одного из тех, что живут ныне в Венеции.
— Да, святой отец, — просияв, сказал Малой. — Я сам приобрел ее в Венеции, когда последний раз ездил туда.
И, обрадованный тем, что богатый иконостас привлек внимание ученого святогорца, он повел его в соседние покои, где висели небольшие образа, которые он особо ценил.
— Вот эта икона самая старинная, — сказал он, с гордостью указывая на маленький образ Лазаря в золотом окладе. — Писана восковыми красками, работа греческого мастера. Мне прислал ее много лет назад из Синайского монастыря [93] кир Феофил. А эта из Каппадокии и тоже писана греком, вон та с острова Кипра, а Преображение тоже из Каппадокии [94] …
93
Синайский монастырь — греческий монастырь св. Екатерины в ущелье Синайских гор, построен императором Юстинианом в 527 г.
94
Каппадокия — древнее название местности на востоке Малой Азии.
Максим и Савва слушали, смотрели, печально кивая головой, словно устало брели по дорогам, где прошли греческие мастера, одни призванные дальними правителями и игуменами, другие притесненные, изгнанные из родного края.
— Бедные греки, — удрученно проговорил архимандрит Савва, — рассеялись вы по свету, точно муравьи божьи, чей муравейник разорил дикий зверь.
Наступило молчание. Савва с глубоким вздохом перекрестился. Перекрестились и остальные.
— К чему нам сокрушаться, святой игумен? — сказал Максим. — Господь пожелал, чтобы мы разбрелись по большим дорогам. Всюду несли его слово. Это благословение…
— Нет, наказание! — воскликнул Савва. — И мы никогда, видно, не сойдемся вместе на родине.
— Может быть, — спокойно сказал святогорский монах. — Тогда сойдемся мы однажды там, куда в конце концов придут все народы, на общей родине. Это главное, а остальное все преходяще.
— Аминь! — пробормотал Савва и отошел в сторону.
Младшая дочь Малого, Варвара, которая была замужем за приближенным великого князя, боярином Иваном Шигоной, войдя в покои, поцеловала руку обоим монахам. Это была еще молодая, стройная, благородная гречанка с милым грустным лицом. Следы каких-то тайных горестей, изводивших ее прежде, а может быть, и теперь, прочел Максим в ее глазах. Но сегодня их затмило счастье вновь видеть своего отца после долголетней разлуки. Здесь, в родительском доме, Варвара чувствовала себя свободно, голова ее была не покрыта, волосы собраны в пышный узел и заколоты серебряными шпильками. Близко поставленные черные глаза блестели в свете лампад и напоминали две темные маслины, выросшие на одной веточке. Максим смотрел на Варвару, ослепленный ее красотой. Но вскоре, сделав над собой усилие, сурово отвел взгляд.
— Благослови, святой отец, — обратилась к нему Варвара на чистейшем греческом языке; много лет не слышал он такой мелодичной, приятной речи.
— Благословен бог, — отозвался он. — Будь благословенна и ты, госпожа моя, и вся семья твоя, аминь! — И он низко поклонился, пряча глаза в лесу своих густых шевелящихся бровей.
Тут вошел брат Варвары, боярин Василий Малой.
— Святые отцы, — сказал он, — великий государь соблаговолил снова согреть семью нашу своей милостивой лаской. Велика радость наша. Пусть царит он сто лет и слава его будет бессмертна в веках!
Лишь сегодня понял святогорский монах, что значит для придворного вновь обрести утраченное благорасположение государя. Юрий Малой сиял от счастья. Он был уже совсем не похож на того хилого, еле живого старичка, которого на глазах Максима несли княжеские слуги по лестнице во дворец.
— Теперь, когда меня до самой могилы не оставит милость великого князя, я могу и умереть спокойно, — сказал князь Юрий.
Сели за стол. Василий налил в высокие венецианские бокалы медвяного кипрского вина, и монахи согласились его пригубить, выпить за здоровье великого князя Московского и хозяина дома.