Счастье 17.06.2009
Шрифт:
Далее Земляной Вал был застроен рядом непримечательных двух- трехэтажных домов. До наших дней сохранился только один из них (№ 30), он принадлежал Алексею Викуловичу Морозову, сыну знаменитого московского миллионера. Под № 32 и № 34 — два конструктивистских дома-близнеца (1928 г., арх. М. И. Мотылев). За ними — сильно перестроенное в тридцатых годах здание московской Школы для бедных детей и сирот евангелических вероисповеданий. В школу принимались и девочки и мальчики, помимо изучения общеобразовательных предметов они получали ремесло, которым могли зарабатывать на жизнь. Два соседних с школой дома были снесены, на их месте был построен еще один «сталинский» дом (№ 40, арх. В. М. Кусаков). Подобным образом застроена и вся оставшаяся часть улицы до Яузы. Обратить внимание здесь стоит разве что на дом № 46–48 — он был построен архитектором Е. В. Рыбицким в 1949 году, зодчий получил за этот проект Сталинскую
У самого берега Яузы стоит стеклянно-бетонное здание НИИ азотной промышленности (сейчас это бизнес-центр). До войны на этом месте стоял сахарорафинадный завод, здание которого было построено по проекту знаменитого архитектора Р. И. Клейна.
На другом берегу Яузы — очередной, последний на Земляном Валу, помпезный сталинский дом (№ 52). Он известен москвичам, в первую очередь, тем, что в нем на протяжении многих лет жила Алла Пугачева. Фанаты певицы пытались даже установить во дворе здания самодеятельный гипсовый памятник Пугачевой, но он простоял всего несколько дней.
На последнем отрезке Земляного Вала старая застройка до недавних пор сохранялась почти без изменений, да и сейчас, в целом, дает представление о старинном облике улицы. Длинный дом № 54 принадлежал купцу Ивану Ивановичу Игумнову — он состоит из двух построек начала XIX века, реконструированных и объединенных в начале XX века. Далее — особняк Жаркова (построен в начале XIX века, заново отделан в эклектическом стиле в 1880-х годах). Жарков был фабрикантом кожаных кошельков, его небольшая фабрика помещалась здесь же, в небольшом флигеле со двора. Позже дом перешел во владение купеческой семьи Шустровых. К сожалению, сегодня он находится в аварийном состоянии и затянут сеткой.
Двухэтажный полукаменный дом № 58, построенный в 1817 году, недавно был реконструирован — от него остался только фасад. То же произошло и с особняками по другую сторону Николоямской. Зато почти без изменений сохранился доходный дом Полякова (№ 64 с. 2, построен в 1906 г.) — если не считать того, что он был надстроен еще в советское время. Рядом с ним — двухэтажный особнячок, построенный еще в XVIII веке и, несмотря на многочисленные перестройки и переделки фасада, сохранивший характерные для этого времени пропорции. Напротив него — еще один дом Эрнста Нирнзее. Правда здесь Нирнзее был уже не новичком, а известным архитектором — дом строился в 1910–1913 гг. Двухэтажный дом № 68 — еще старше, он построен в 1830-е годы. Дом № 70 на первый взгляд интереса не вызывает, выглядя совершенно обычным домом, какие массово строили на рубеже 1920-х–1930-х годов. На самом же деле он построен не с нуля — в его основе лежит двухэтажный особняк XIX века. Визуально это, правда, совершенно незаметно. Рядом — одноэтажный особнячок начала XIX века (№ 70).
Похожим образом был застроен и оставшийся отрезок Земляного Вала. На старых фотографиях и планах показаны двух- трехэтажные каменные дома с антресолями, мезонинами и лавками в нижних этажах. Доходных многоэтажек в этом квартале не было. Все эти дома были снесены при строительстве нового здания театра на Таганке.
Cчет на миллионы
Хороший фашизм и фашизм плохой
Кагарлицкий Борис
Английский социолог Стюарт Холл назвал это «дискурсивной борьбой». Идеям, концепциям, анализу противопоставляются не другие идеи, критика, аргументы, а образы, эмоции и ассоциации. Не только идеи, но даже и термины могут быть эмоционально дискредитированы и изъяты из употребления, превратившись в некий негативный знак, запретный звук.
На протяжении последнего десятилетия ХХ века именно такая «дискурсивная борьба» вывела из употребления в «серьезном обществе» социалистические идеи любого рода. Достаточно было произнести слово «национализация», «классовые интересы» или даже просто упомянуть о «социальной справедливости», как в ответ звучало слово «ГУЛАГ» и обвинение в тоталитаризме.
Любопытно, что параллельно таким же точно образом (только в обратном порядке) происходила реабилитация «национального дискурса». Разумеется, часть либеральной интеллигенции и сегодня готова объявить фашистом всякого, кто упомянет существование этнических различий или, не дай Бог, нации. Но этот тип ответа, в свою очередь, свидетельствует о маргинальной позиции говорящего в рамках нового
История ХХ века и в самом деле предоставила немалое количество примеров того, как попытки социального преобразования заканчивались кровопролитием и репрессиями. Правда, были и куда менее драматичные примеры реформ и революций, о которых предпочитают не упоминать, благо они были не столь радикальными, как события в России в 1917-м или в Китае в 1949 году. Действительная практика тоталитаризма, сопровождавшаяся миллионами жертв, породила задним числом целую литературную традицию антитоталитарных разоблачений, авторы которых, опираясь на эти чудовищные факты, дополняли их массой домыслов и прямой лжи. Чем ужаснее были подлинные истории, тем легче было врать и дополнять их новыми страшными рассказами. Так несколько миллионов жертв ГУЛАГА превратились в немыслимые десятки миллионов, история репрессий обросла фантастическими подробностями. Ложь оказалась поставлена на поток новой пропагандой, успешно заимствовавшей приемы тоталитарной идеологической машины. Парадоксальным, но закономерным побочным эффектом этой лжи оказались всё более массовые выступления в защиту Сталина, его режима и его времени. Ведь чем больше очевидной лжи нам рассказывают про генералиссимуса, тем больше соблазн предположить, что репрессий и вовсе не было, а ГУЛАГ представлял собой сеть лечебно-оздоровительных учреждений. Да, подобное заявление будет наглой и отвратительной ложью, но поскольку другая сторона лжет не менее нагло и не менее отвратительно, то не всё ли равно, кому верить? Из двух видов вранья человек выбирает более для себя удобное.
Так что, если вы видите сегодня молодых людей с портретами Сталина на майках, винить в этом надо не стариков, защищающих ценности своей молодости, а либеральных пропагандистов и агитаторов, превративших историю ГУЛАГа в пошлый «ужастик».
С другой стороны, на фоне систематического обсуждения «ужасов коммунизма» (как реальных, так и вымышленных) любая репрессивная практика капитализма выглядела умеренной и даже необходимой (должен же «свободный мир» защищать себя!). Косвенным результатом стало снисходительное отношение к фашизму. А итальянский фашизм — обошедшийся без концлагерей и газовых камер — выглядел уж вовсе милым и домашним, в противовес германскому нацизму. Различие терминов использовалось для обоснования идеологической реабилитации. «Хороший» фашизм в стиле милейшего Бенито Муссолини — против «плохого» нацизма Адольфа Гитлера. В России, если что, заимствовать будут фашистские, а не нацистские традиции. Очень обнадеживает, не правда ли?
Но это всё же крайности, отвергаемые массовым сознанием, официальными пропагандистскими аппаратами и интеллектуалами, состоящими на службе у статусных политиков. Злодеяний фашизма массовая идеология не отрицает, и даже готова смириться с тем, что число жертв у правого тоталитаризма было большим, чем у левого. Принципиально при этом, однако, что тоталитаризм в любом его виде сразу же выводится за пределы «нормы», каковой объявлен либеральный капитализм. Если советская пропаганда (кстати, как и левые социал-демократы) подчеркивала связь между фашизмом и капитализмом, то теория тоталитаризма эту связь принципиально отрицает.
Тезис, как минимум, спорный. Либеральные социологи постоянно подчеркивают системную, социально-экономическую логику в тоталитаризме «левом», но почему-то столь же настойчиво и последовательно отрицают эту логику в случае тоталитаризма «правого». Мол, при отсутствии частной собственности ГУЛАГ получается обязательно, а в условиях буржуазного экономического порядка Бухенвальд и Освенцим получились совершенно случайно, как исключение. Хотя можно отметить и другую сторону медали — экономическая рациональность немецких концлагерей (в отличие от многократно описанного иррационализма и абсурда лагерей советских) была как раз закономерным результатом рыночной экономики, частного предпринимательства и протестантской этики.