Счастье 17.06.2009
Шрифт:
— Чуем, что он!
— Есенин!
— Да ну его к чорту!
Не могу не упомянуть здесь о маленьком курьезе, характеризующем отношение коммунаров к Есенину. В настоящее время они установили за мной любопытную слежку. Происходит вот что. Я усаживаюсь за стол для очередного чтения. Они пристально устремляют ищейские взоры на книжку, которую я держу в руках. Это — попытка узнать, не собираюсь ли я опять читать Есенина, который набил им оскомину дурными стихами и мало радовал хорошими.
Если же крестьяне безошибочно угадывают в моих руках белую, маленькую по формату, но толстую книжку с березкой на обложке, они корчат физиономии и тоскливо роняют:
—
— Али про то, как луну обос!...
— И когда только конец будет этому Есенину?
Борис Пастернак «Спекторский» (Отрывок из романа)
Читано 12 марта 1928 года
НОСОВ М. А. — Еще один Есенин проявился! Радуйтесь!
ТИТОВА Л. Е.- Ни то ни се.
БОЧАРОВА А. П. — Этот писатель раскомашил стихом!
ТИТОВ Н. И. — Кто-то пошто-то в калину залез?
ТИТОВА Л. Г. — Не дала я этому стиху ума. Калина-малина, куричье гавно, а боле ничо не сказано.
ТИТОВ Н. И. — Ничо нет понятного. Ничо к толку не произведено. Весь стих как стриженая курица — страшная! Не писать бы ему такие.
СТЕКАЧОВА П. Ф. — Лучше бы он написал какую-нибудь песню!
ШИТИКОВ Д. С. — Тут и написано-то всего кол да перетыка. Пастернак этим стихом казну ограбил.
ТУБОЛЫДЕВ И. И. — Я его критиковать не желаю. Он (стих. — А. Т.) мне так опротивел, что говорить о нем тошно. Отдельно слова понятны, а вместе — нет.
ЗУБКОВ М. А. — Слова русские, понятные, но в них нет материалу.
НОСОВ М. А. — Взыскать с автора в пользу государства все, что он получил за эти стихи!
ШИТИКОВ Д. С. (кипятится больше прежнего). — Конфисковать у него имущество! Да как же? Свинья гряду изроет, и то соседи ругаются, а тут вон какой капитал гибнет!
Общее мнение:
Стихи «на мотив» «Спекторского» есть особый вид казнокрадства, которое нужно немедленно уничтожить. Чепуха!
Заключение:
Верю: в недалеком будущем низовая массовая критика литературы (здесь я не говорю о специальной, академической литературе) станет обыденной и повсеместной. Только тогда начнется настоящий смотр художественного слова. Писателям предстоит труднейший экзамен перед массами.
Публикация Ирины Зельцман и Евгения Клименко
«Быть всю жизнь здоровым противоестественно…»
Письма Анатолия Кторова Борису Зону. Часть вторая
Москва. 22 января 1952 г.
Дорогой ядовитый друг Борис!
... Ангина была подлая, долго не отпускала, даже, приступив к труду, чувствовал себя недели три никуда не годным старцем. Во время болезни был заменен и в «Дяде Ване» и в «Плодах». Так как я отказался — по слабости телесной — перебегать от Чехова к Толстому, теперь профессора играет в очередь Кудрявцев. Пока в Ленинград не собираюсь, но, возможно, с конца мая до июля театр приедет на гастроли — тогда насладишься моим обществом до предела. Понимаю так, что, если театр успеет до мая выпустить «Октябрь», то приедем, если не поспеем, то... наоборот.
Пьесу репетируют вовсю, но нескольких картин еще нет — пишутся. Я обязан создать образ английского посла, роль тоже еще не написана (в одной картине) — незначительный, совсем неинтересный эпизод. Завтра вызываюсь на репетицию. Я стал заправским эпизодическим артистом. Это противно, но, зато, на старости лет, не очень утомительно.
Врио директора — у нас А. К. Тарасова!
Москва. 13 февраля 1952 г.
Дорогой Борисевич!
Вчера я отмучился: сдал премьеру «Дачников», сегодня спал до 2-х часов дня, вечером навестил своих стариков, вернулся домой и вот пишу тебе. Последние месяцы я просто не жил; ежедневно репетировал до 4.30, ежедневно играл (в январе — 27 спектаклей), дошел до чертиков, предельное переутомление, потерял сон, истрепал нервы: вообще никуда не гожусь, сил нет. Надо как-то приводить себя хотя бы в относительную норму. В театре полный развал: не работа, а сплошная судорога. Как будто бы пьеса репетируется долго, но, благодаря преступному руководству, — спектакли выпускаются сырыми, многое не готово и... соответствующие результаты. Все то, что я тебе говорил о театре за последние годы, все то, что можно было предвидеть, не претендуя на особую прозорливость — фактически сбылось. Спасения, очевидно, нет. Я не принадлежу к тому типу людей, которые не видят катастрофы и усиленно кричат, что «мы-де хорошие». Думаю, что Кедров, которого я ценю как художника все больше, — этого не может не видеть! Но один в поле не воин, да и характер у него не тот! Писать тебе о той судороге, которая была в работе над «Дачниками», не буду — едва ли это возможно все верно передать, да ты можешь многому и не поверить, но главное, что я ожидал последние годы, — сбылось: основная группа корифеев, на чем решили из-за предельной дурости построить спектакль, — себя разоблачила. Оказалось, что почти все играть уже не могут. Это уже поняли даже в Комитете. А благодаря преступной политике, которую эти прохвосты вели уже много лет, открылось, что играть в театре вообще некому: замены нет, а молодежь слишком молода, да ты ее и видел.
После перерыва в два месяца — играем дважды в неделю «Октябрь» (он же «Залп Авроры»). Спектакль идет точно в той же редакции, без каких-либо малейших изменений, что и на первой генеральной. По-моему, спектакль весьма стоящий! ... Мне же предстоит еще одна труднейшая дилемма: отвертеться от одной из ближайших постановок, от пьесы Якобсона «Ангел-хранитель из Небраски». Работать до конца сезона новых ролей не могу; нет ни сил, ни здоровья, а я, как это ни смешно, на старости лет — сейчас самый модный артист во МХАТе, режиссеры рвут меня на куски. Предлагают срочно играть Каренина. Срочно это делать я отказываюсь: не умею и, между нами говоря, не хочу...
Наш директор даже не дура, о чем я догадался уже давно, а просто кретинка. Если бы эта фигура была немного покрупней, — ее можно было бы назвать «злым гением театра». Если бы ты знал, как она дискредитирует на каждом шагу и себя, и театр...
... Не серчай, что долго не писал. Больше этого не будет. Жду новостей от тебя...
22 февраля 1952 г.
Дорогой Борисович!
Замотался по всяким противным делишкам и поэтому это письмо опоздает к юбилейной дате (тридцатипятилетие сценического дебюта Кторова и Зона. — Ред.). 25 февраля! Да, голубчик, 35 годов! Жизнь-то, оказывается, на исходе.