Счастье Кандида

Кругосветов Саша

Почему он никогда никого не любил? Почему так получилось, что его самого тоже никогда и никто не любил? Ни Настена, ни милейшая тетушка Зина. Никто из его многочисленных клиенток. Никто из бойких кобылок, которые одаривали его своим вниманием в Раздевалов Ltd. Это же есть у всех. Казалось бы, так просто – любить и быть любимым. Все вокруг отчаянно и самозабвенно любят друг друга, а он всю жизнь одинок.

Слезы текли по щекам Кента.

– Плачь, плачь, мой мальчик. Слезы всегда приходят, когда встретишь, наконец, ту, которая тебя любит. Я бы тоже хотела, чтобы меня полюбили так, как тебя сейчас любит твоя мамочка.

Шародей

«Вот ведь как получилось. Думал добраться за пару часов. Уже почти полдня потратил, а до Мошкарово еще катить и катить. Что, если Шародея нет? Я в Мошкарово, а он в город, к примеру. Или на Святой источник ушел. Да куда угодно – на Карасеву лужу или на Литосферный провал, просто в магазин. Надо было заранее позвонить. Нет уж, что будет, то и будет. Загадаю: если застану его, все у меня получится – и подвал оборудовать как надо и невесту найти. Раз, два, три, четыре, пять, я-иду-Шаро-дея-ис-кать! Кто-не-спрятался-я-невиноват! А звонить – совсем неправильно будет. Позвоню – он скажет, к примеру: уехал, типа, далеко, так что возвращайся в город, Кентухи. Нет, он скажет не Кентухи, он скажет уважительно: Юрий Пантелеймонович. Возвращайтесь-ка вы, Юрий Пантелеймонович, восвояси. Очень уважительно… Я играю, скажет он, у меня музыка сфер, блин, сигналы из великой Пустоты – все они на Пустоте повернуты, – так что как-нибудь в другой раз, мильпардоньте меня. Шародей не станет миндальничать. А так приеду, упаду как снег на голову – вот он я, кушайте меня с маслом… Мне ведь надо как следует гостей принять, кроме Никанора Аристарховича мне в этом деле никто теперь не поможет».

Никанор Аристархович – это, как вы поняли, и есть Шародей. Никанор Аристархович Карнавалов. Кто он такой? Местная достопримечательность. Живет в щитовом домике на краю леса. И Кенту он предложил пожить в палаточке – хоть и в лесу, а все равно рядом.

Мама Шародея, когда-то известная поэтесса Зоя Богохвалова-Тропарь, получила в свое время ключи от этой продуваемой всеми ветрами халупы от председателя «Союза ПИС», самого Валерьяна Валерьяновича Митрополитова… В аренду, так сказать. Это было совсем давно, Николенька еще ребенком был. Так и прожили они с маменькой всю жизнь в Мошкарово. О них все позабыли – и власти, и Митрополитов, а когда Митрополитова не стало, то и «Союз ПИС», а также советские и партийные органы и даже бдительный военкомат.

Ника рос странным ребенком. В школу ходил время от времени. Неизвестно, получил ли диплом. И даже неизвестно, был ли у него паспорт. Высшим образованием вообще не интересовался. Занимался всем сам – музыкой, математикой, возможно, и физикой. А с появлением компьютеров озаботился тем, как бы с помощью всяких компьютерных ухищрений извлекать энергию из вакуума. Энергию и другие жизненные блага. Он был уверен, что из Пустоты можно сделать нечто.

Пока непонятно, удалось ли ему это великое начинание, известно было только то, что компьютеры он умел ваять из чего угодно – из консервных банок, из пластиковых бутылок, из сухого молока, из птичьего помета, из листиков, из засушенных лягушек и тритонов – в общем, из любых подручных предметов и веществ. Да и не только компьютеры. Его сараюшку, к примеру, давно отключили от водо- и электроснабжения. Тем не менее, у него все было – и вода, и тепло, и свет. Как он это делал – неясно. За тем и ехал к нему Кент, хотел просить дооборудовать его собственный подвальчик.

Шародей умел создавать компьютерные мощности из ничего и мог бы делать огромные деньги на майнинге. Но деньги его почему-то не интересовали. Не деньги, тогда что? Вряд ли кто-то сумел бы ответить на этот непростой вопрос. В том числе и он сам. Наверное, об этом знала в свое время Зоя Борисоглебовна, его матушка, но она давно ушла в мир иной, оставив литературной общественности стихи и двухтомник воспоминаний Пустота Зазеркалья, а сыну – полную кладовку собственноручно сваренного варенья.

Литературное наследие матушки – как стихи, так и воспоминания – вызвали в свое время большой резонанс в литературных и окололитературных кругах. В более поздние двухтысячные кое-кто вновь заговорил о Пустоте Зазеркалья – двухтомник часто поминали недобрым словом адепты и фолловеры Плизневича, обвинявшие Зою Борисоглебовну в приземленном реализме и полном непонимании философии Пустоты, как Вселенской суперкатегории.

Что касается самого Никанора Аристарховича, то, несмотря на то что сам-то он всерьез занимался извлечением энергии из вакуума, то есть из пустоты, ни стихи, ни двухтомник воспоминаний матушки, видимо, так и не тронули струн его души, а вот огромные запасы варенья, оставшиеся после ее ухода, были предметом его особой гордости. Он дожидался, пока варенье полностью не затвердеет. А потом из этого твердого варенья вырезал различные предметы непонятного предназначения. На вопросы друзей о прагматических целях, которые он преследует при создании подобных изделий, а также о каких-то особых свойствах окаменевшего варенья никогда не отвечал и с довольно мрачным видом отмалчивался. А однажды сказал все-таки, что именно в этом самом варенье электроны во всех молекулах находятся на более высоких орбитах в сравнении с почти всеми веществами на Земле. Это связано с хранением информации о прошлых жизнях этих молекул в предыдущих биологических субстанциях, по которым они путешествовали миллионы и даже сотни миллионов лет. И поэтому варенье обладает огромными запасами энергии, причем такой энергии, которую извлекать очень несложно – гораздо легче, чем, например, из вакуума. В общем, Шародей один раз случайно проговорился, понял свою ошибку и в дальнейшем категорически отказывался давать хоть какие-то пояснения на эту тему.

До появления интернета у Шародея было полно справочной литературы по физике, химии, математике и почему-то археологии. Потом необходимость в этом отпала. Никанор Аристархович теперь подолгу сидел в поисковиках, делал какие-то записи, но никто не видел его математических выкладок и расчетов – ни на бумаге, ни в компьютере. Говорили, что он не особо жалует теорию. Любил сам мастерить какие-то необычные штуковины. Не всегда сам. Иногда поручал кому-то. Показывал рисунок или схему. Говорил: «Сделай так, и все получится». И что-то получалось. Это что-то начинало ездить или пищать или рассыпало веер электрических разрядов. Или высвечивало результат каких-то расчетов. И все это работало как бы само собой – даже без включения в электрическую розетку. Чудеса в решете, – скажете вы. Или чудеса на постном масле – как хотите, так и говорите! Но Шародей всегда точно знал, как надо все собирать и что с чем соединять, чтобы появились чудеса. Для нас чудеса, для него это были просто свойства природы. Наверное, неизвестные еще нам с вами. Потому его и прозвали Фарадеем, а бабульки в Мошкарово – Чародеем. Вот и получилось – Шародей.

Приезжали к нему и ученые гости, дивились его чудесам, разводили руками, называли его «Теслой местного разлива». Спрашивали: а может ли Никанор Аристархович, например, изготовить самодвижущийся автомобиль без бензина и подзарядки, как Никола Тесла? «Отчего же нет, можно, – отвечал тот задумчиво. – Можно и получше сделать – без всяких высокочастотных трансформаторов и резонаторов. А вам-то это зачем? Вы же все без тормозов. Станете на этих машинках носиться со скоростью звука или даже выше… Поубиваетесь, только и всего. Нет, этого вам точно никак не надобно. Катайтесь уж как есть – на бензиноидах или на допотопных аккумуляторионах. Человек, знаете ли, вообще может мгновенно перемещаться, причем в любую точку… Но вам и этого нельзя показывать. Кто-то тут же на Луну рванет и там замерзнет, а кто-то в Марианскую впадину, и его раздавит. Так что рано нам с вами тайны познавать… Не готовы пока. Не хватает нам еще третьей мировой…» И замолкал. А когда он замолкал, из него даже клещами ничего нельзя уже было вытянуть.

Выглядел он, мягко говоря, странно. Очень худой – потертый свитер с растянутым воротом и огромные штаны висели на нем, как на вешалке. Ходил он легко, не ходил, а почти летал, но как бы пошатываясь. Такое впечатление, что первый же порыв ветра унесет его, словно сухой осенний лист. На болезненном лице с провалившимися щеками выделялись огромный нос с капелькой на конце и глубоко запавшие колючие яростные глаза. А на голову с длинными русыми волосами был нахлобучен безразмерный, съехавший набок берет неопределенного цвета, почти доходивший до плеча. Шародей всегда был в задумчивости, даже когда, покачиваясь, перебежками двигался в магазин, купаться на озеро или по каким-то еще делам. Прохожие отходили в сторону, опасаясь неосторожным движением прервать полет диковинной птицы, шептали друг другу: «Смотри, смотри!..», а что «смотри» – не объясняли. Слов подходящих у них не находилось. Иной смельчак подойдет поближе, скажет приветливо: «Добрый день, Никанор Аристархович!» Шародей тормознет, остановится на мгновенье, взглянет на прохожего пронзительно – так, будто встретил что-то особенное и даже необыкновенное, пробормочет торопливо: «Не приставай, некогда!», да и посеменит дальше своим специфическим неровным зигзагом.

* * *

Дверь приоткрыта, Кент заглянул в дом. «Музицирует, наверное», – подумал он, увидев Шародея за инструментом, но в доме было тихо. На голове у Никанора Аристарховича оказалось оцинкованное ведро, закрывающее голову, лицо и шею. Он всегда его надевал, когда играл. Даже на концертах, а Шародей довольно часто исполнял свою музыку в концертных залах и даже в филармонии. Если просили снять ведро, он снимал ненадолго, объяснял, что ведро необходимо, чтобы слушатели не отвлекали его, вновь надевал ведро и продолжал играть. К слову сказать, музыкант он был отменный. Карнавалов – когда-то это имя гремело и собирало полные залы. Импровизировал самозабвенно, играл темпераментно, а его узловатые пальцы отличались такой силой, что клавиши иной раз не выдерживали и ломались во время выступлений.