Счастье по наследству
Шрифт:
— Вот и мой ангел-спаситель! — вопит он мне на ухо, пока неловко тискает в объятиях. — С Эшли ты разминулась буквально на две минуты.
— Кухня работает?
— Закрылась. Но парни ещё на месте.
— Окей. Организуешь что-нибудь пожевать?
— Без проблем.
— Где «кроксы» Ланы?
— Посмотри под дальней скамейкой.
— С тебя еда и чистый фартук. Еда главнее.
— Конечно. Выходи в зал, как будешь готова.
— Еда, Энди. Много еды.
— Хорошо. Дай мне три минуты.
Я иду в туалет — небольшую комнату с треснувшей фаянсовой
Распустив окончательно растрепавшийся пучок, я быстро расчёсываю волосы чьей-то забытой на раковине расчёской и снова их собираю. Из сумки достаю карандаш для глаз и ловко рисую им стрелки. Мазок помады, немного румян на бледные щёки, и я почти готова. Серая форменная юбка не очень удобна для беготни по залу, но деваться некуда. Сняв пиджак и расстегнув две верхних пуговички на рубашке, я закатываю рукава по локоть. Вот и все сборы.
Зелёный, хорошо отглаженный фартук уже ждёт меня на скамье рядом с резиновыми тапочками Ланы и тарелкой с маленькими сэндвичами. Я скидываю свои туфли и с наслаждением влезаю в мягкие «кроксы», попутно запихивая в себя ветчину, сыр и хлеб. Видел бы меня сейчас Лекс — человек, которого я ежедневно распекаю за любовь к еде на ходу. Вот и хорошо, что не видит, не на что будет пенять.
Карандаши и блокноты лежат на стойке у двери. Я хватаю парочку и выхожу в зал.
Марка я замечаю почти сразу и, честно говоря, почти этому не удивляюсь. Всё настолько переплелось и запуталось, что было бы странно, если бы его здесь не оказалось.
Каким-то чудом ему удалось найти место у стойки. Чёрный как смоль «Гиннесс» и тарелка с орешками — неподходящая компания на вечер для мужчины в деловом костюме стоимостью с этот бар, но, кажется, Марка всё вполне устраивает.
Мне совершенно не нравится роль пешки в чужой игре, тем более что я точно в ней не безмолвный статист. «Грин стоун» — моя территория, а Роф за стойкой нередко подрабатывает вышибалой. Скорее всего, ещё до конца вечера я выясню, что Броуди делает в «Грин стоуне», ну а пока с возросшим энтузиазмом принимаюсь разносить заказы.
Некоторые из посетителей меня узнают. Некоторых узнаю я. Мы либо обмениваемся дежурными фразами, либо просто киваем друг другу, либо меня, как ту канарейку, с помощью дружеских объятий пытаются выжать вместо лимона.
— Эмма, детка, где ты пропадала?
— Много сердец уже разбила, чертовка?
— Скажи Сеймуру, что это место много потеряло, когда ты ушла к тем счетоводам.
— Ты обещала выйти за меня, когда сбрею усы. Видишь, сбрил! Назначай дату.
Весь вечер я чувствую себя звездой «Большого брата», на которую направлены все камеры студии. И пусть в моём случае «камера» одна, всё равно я не могу отделаться от мысли, что это своего рода испытание на вылет.
Марк
Иногда он полностью поглощён своим телефоном. Иногда — разговорами с соседями и барменами. Иногда смотрит в телевизор. Ведёт себя как человек, который находится в том месте, в котором хочет быть, но эта видимость иллюзорна. Он здесь из-за меня. Я знаю это. Знает и сам Марк. Это знание — следствие, а вот причина пока скрыта.
После полуночи становится легче. Поток клиентов постепенно сходит на нет. Сказывается отсутствие закуски существеннее орешков и вяленого мяса и то, что большинству из болельщиков завтра на работу. Остались только несколько компаний, которые допивают пиво и шумно обсуждают, где продолжить празднование.
С отсутствием постоянной практики от тяжёлых подносов ломит руки. Как и мышцы лица, зафиксированные в вежливой улыбке. Завтра я пожалею об этом великодушном порыве прийти на помощь ближнему, и в сотый раз начну изводить себя за неумение вовремя сказать «нет». Сеймур ратует за субординацию, потому полы здесь я мыла только в его отсутствие.
«Я хозяйка, а не наёмный рабочий», — повторяя про себя мантру, я поправляю волосы и обнаруживаю два карандаша, по привычке заткнутые за оба уха — карманами на фартуке хозяйка Эмма пользоваться так и не научилась.
Кинув опасливый взгляд на Марка, я с удовольствием отмечаю, что он занят беседой с Брайаном. Который, непрофессионально привалившись к стойке, над чем-то заливисто смеётся.
Прямо на глазах Энди сдувается, как воздушный шарик, из красного превращаясь в серо-зелёный.
— Не знаю, как тебя благодарить, — говорит он, опускаясь на свободный стул у стойки.
Между ним и Марком всего ничего. Во всяком случае, к тому, что трубой трубит Энди, и прислушиваться не надо. Поэтому я стараюсь отвечать односложно.
— Не стоит. Всё в порядке.
— Ты же понимаешь, если бы не обстоятельства… — упорно тянет Энди.
— Всегда рада помочь, ты же знаешь.
— Надеюсь, ты не будешь против, если я не расскажу об этом эпизоде Сеймуру? Он с меня шкуру спустит за то, что ты вышла в зал.
— Я большая девочка, Энди, и давно не нуждаюсь в чьём-либо одобрении. Если тебе будет спокойней, от меня он об этом точно не узнает.
— Спасибо, Эмма. Ты чудо.
Ещё минут десять я кручусь в зале, после чего прощаюсь с Энди и иду переодеваться.
Туфли после удобных «кроксов» напоминают средневековое орудие пыток. «Испанский сапог» — так, кажется, это называется. Правда, судя по картинке в энциклопедии, он надевался на всю ногу, а у меня только ступни огнём горят. Есть большое желание уйти домой в тапочках Ланы, но максимум, на что я способна, это, вытянув ноги, сидеть в подсобке в ожидании такси.