Счастье, утраченное навсегда. Рассказы
Шрифт:
– Хороша цаца, жизнь мне спасла! Гриш, отдай мне его. Я теперь эту цацу пуще глаза буду хранить.
Дубровин хлопнул Василия по плечу и рассмеялся:
– Для дружка и сережку из ушка! Бери и пользуйся!
Их разговор оборвало негромкое покашливание:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту?
– Обращайся!
Дубровин с усмешкой глянул на хитрую рожу Лагутина:
– Я тут… – замялся солдат, – я, по такому случаю, можно сказать, смертного избавления товарища лейтенанта, принес для… ну, это… силы восполнить.
– Ну, чего ты слова мнешь,
Малышев кивнул на руку, которую Лагутин держал за спиной.
– Да я ничего… это вам, так сказать, от взвода.
Лагутин вытащил руку из-за спины и протянул фляжку.
– Тута спиртику немного. Ребята в медсанбате расстарались. Хотели для себя, да вона какой случай! Говорят, неси взводному, ему сейчас в самый раз будет…
– Все? – оборвал его Дубровин. – Давай сюда. А сам марш во взвод. И чтобы к возвращению лейтенанта дом был готов! Понял меня, солдат?! Не, ты видал! – хохотнул Дубровин вслед исчезнувшему солдату.
– Твои бойцы прямо няньки какие! Эт хорошо, что спиртик. Пошли ко мне, я соображу закуску. А то ты мятый какой-то, будто из-под бревна вылез, какие у нас на делянках валили. Хорошо же он тебя помял! Как ты живой еще остался?! И ведь сообразил насчет пистолета. Я бы от страха в штаны наделал и с тем бы предстал перед Господом! Вот срамно-то было бы! Ха-ха-ха… – закатился Дубровин.
Малышев смотрел на друга, и легкая улыбка скользнула по его губам. Пусть веселится… Если бы он знал о том ужасе, который замутил ему голову… И только какое-то неявное чувство чего-то высшего побудило его не ослабнуть и не сдаться. Верно, Таня думала о нем в это время… Иначе для него не нашлось бы ничего более сильного и яростного в стремлении не поддаться врагу, чем мысль о ней. Малышев не знал, что он думал в мгновения жестокой схватки, но сейчас он думал об этом именно так.
– Малышев, зайди к полковнику, – окликнул его капитан Карпов. – Поторопись, если хочешь урвать кусочек славы.
– А зачем, Петр Сергеевич?
– У него узнаешь.
В избе, где расположился штаб бригады, уже находились комбат первого батальона, замполит бригады и начальник первого отдела. Едва Малышев вошел, он вскинул руку к козырьку фуражки и отрапортовал:
– Товарищ полковник, лейтенант Малышев прибыл по вашему приказанию!
Полковник Старухин встал из-за стола и, чуть наклонив голову, с улыбкой спросил:
– Как себя чувствуешь?
– Чувствую себя хорошо, – бодро ответил Василий, продолжая держать руку у козырька.
– Ладно, руку можешь опустить. Проходи, садись. Рассказывай про свои подвиги.
– Товарищ комбриг, я не знаю, что рассказывать. Завалил немца, и то только потому, что он был с сильнейшего похмелу. Так от него разило, что у меня еле достало сил не захмелеть от его дыхала. Пришлось ликвидировать поскорее…
Сидевшие за столом офицеры рассмеялись.
– Ну герой, герой, – довольно пробасил комбриг. – И твое геройство обернулось трижды нам выгодой. В том портфеле, что нашли в избе, содержались такие документы и сведения, что цены им нет по нынешней оперативной обстановке. Объявляю тебе благодарность от лица командования. Будешь представлен к ордену «Отечественная война» второй степени. Приказ уже мной подписан. Есть у тебя какие-нибудь пожелания или просьбы?
– Никак нет, товарищ комбриг. Мне бы чуток отдохнуть. Устал малость.
– Товарищ полковник, лейтенант Малышев был сегодня во время боя контужен, но из боя не вышел. И показал себя тактически зрелым и умелым командиром.
Комбат Баталин посмотрел на Василия и продолжил:
– В его взводе меньше всего потерь. К тому же один из красноармейцев ценой своей жизни подорвал прорвавшийся на позиции танк. Все происшедшее изложено мной в рапорте к представлению лейтенанта Малышева на поощрение отпуском.
– Ну что ж, разумно. Пока у нас затишье, пусть на два дня получит увольнительную в город…
Василий Иванович, чуть прикрыв веки, глядел в окно. Ярко-красные сполохи кленовых ветвей, мечущихся от резких порывов осеннего ветра, проявили в памяти те горячие, сумасшедшие по накалу и страсти, дни. Так же было и тогда, такие же красные листья лежали на груди его дружка, Гриши Дубровина, когда его вынесли из боя. Уже в медсанбате Гриша, держа его руку в своей лихорадочно дрожащей руке, шептал запекшимися от жара губами: «Живи, Васька, ты уже… оплатил свой счет… у нее…».
В отпуск Василий так и не поехал. Наутро жестокая и долгая бомбежка предварила мощное немецкое наступление. Силы были неравны. Истерзанная изматывающей обороной, понеся большие потери в людях и технике, бригада с боями отступала. Хмурые и усталые солдаты, меся грязь, зло матерились, проклиная фашистов и тяжелый солдатский труд. Но они отступали с надеждой вернуться. У каждого из них была своя надежда, дающая силы выжить и победить…
Василий, зажав в руке маленький треугольничек письма от Тани, как молитву повторял: «Я думаю о тебе все время, я не забыл тебя… Ты не бойся, я выживу… я вернусь… Таня… Таня…».
Дорога к морю
Целый день Алешка был напряжен и взвинчен. Ожидание поездки на море, наконец-то, подошло к концу. Но предчувствие какой-то неприятной случайности, как это бывало уже не раз – то колесо спустит, то отцу срочно понадобилось перебрать что-то в моторе «Запорожца», то мама, укладывая вещи по чемоданам, разражалась причитаниями по поводу отсутствия какой-то тряпки, без которой она ехать на отдых не может, заставляло его мучиться до последней минуты.
Сегодняшний вечер преподнес сюрприз намного серьезнее и коварнее. Младший, Витька, вдруг закапризничал, загундосил и маленькая его рожица стала приобретать цвет вареной морковки. Мать озабоченно щупала его лоб, пичкала порошками и каплями, но к позднему часу брат все равно проявлял неумолимые признаки жестокой простуды.
Мать и отец, с тревогой осматривая свое болезное дитя, в раздражении набрасывались друг на друга с криками: «Это ты его накормил мороженым! Говорила, не давай, так куда там!», – с отчаянием вскрикивала мама. Весь ее вид говорил, что виновник срыва отпуска не есть ее неразумное чадо, а только он, муж-недотепа, скормивший детям по огромной порции пломбира. «Да ты сама, что ли, не знала, какой Витя хиленький! Я тебе говорил – не давай ему пить холодное молоко! Помнишь, утром…» – огрызался отец.