Счастье, утраченное навсегда. Рассказы
Шрифт:
– Это у тебя во взводе солдат подорвал танк?
– Так точно, товарищ майор. Рядовой Килинкаров.
Комбат кивнул сидевшему рядом лейтенанту:
– Пиши, представить к «Красной звезде», посмертно. Какие у тебя потери?
– Пятеро убитых и семь легкораненых. Еще двое тяжело.
– Ну, это терпимо. У других хуже. Вторая рота на треть похудела.
Комбат поморщился, задев рукой за приклад автомата, лежащего на краю стола.
– Ладно, иди устраивайся. На сегодня будет с нас драки. Немчура притихла и до утра не побеспокоит. Можешь идти.
– Есть!
Василий
– Товарищ лейтенант! Я нашел одну хату и поставил около нее двух бойцов. Дом хороший, чистый с виду, но там есть одна закавыка!
– Что еще кроме пуль и осколков может быть закавыкой? – устало пробормотал про себя Василий и уже громче сказал:
– Веди, разберемся…
– Да там одна ветхая старушенция, стала как дот, с палкой в руке, и не пускает внутрь дома.
– А что так?
– Бормочет что-то, не разберешь…
У изгороди, прямо перед калиткой, находившейся сбоку массивных, о двух створках ворот, стояли оба красноармейца. По ту сторону калитки стояла сгорбленная, вся в черном, старуха, и, выставив перед собой клюку, трясла ее перед лицами солдат.
– Чем старуха недовольна? – подойдя, спросил Василий.
– Не знаем, товарищ лейтенант, – хором ответили оба солдата. – Говорит, вроде, что у нее в избе смерть сидит.
– Вот те раз! Да где же она сейчас не сидит! Ну-ка, посторонитесь, разберемся с ее смертью.
Василий открыл калитку и смело двинулся на пляшущий перед ним кончик корявой палки.
– Что, мать, мои бойцы обидели тебя? Почему не пускаешь в дом?
Ветхая старушка почему-то сразу приняла его за начальника, и потому дрожащим от испуга голосом зашептала:
– Ты бы, паренек, не ходил бы в дом. Я сама тута просидела всю ночь. Не ходи… не надо тебе идти в дом. Лютая смерть там…
– Ну вот мы и посмотрим, какая-такая лютая смерть так тебя напугала! Ты, бабуля, не бойся, наши уже здесь, Красная армия в деревне. Если что у тебя в доме не так, я разберусь.
Василий широким шагом двинулся к крыльцу. Поднявшись, он уверенно взялся за ручку входной двери. Войдя в сени, Малышев обернулся к семенившей позади старухе:
– Нет тут никого, бабуля. Может тебе что-то приснилось…
– Да ты что, внучек, господь с тобой… не входи в комнату. Там он…
Василий усмехнулся, взялся за ручку двери и покачал головой:
– Хорошо, посмотрим и…
Он не успел договорить, как через дверь, обитую листовой резиной, с резким звуком прорвался огромный тесак. Его лезвие, пройдя через шинель в миллиметре от бока,. Василий, еще не осознав опасности, мгновенно отскочил за притолоку двери и рывком распахнул ее. По ту сторону стоял огромного роста немец в расстегнутом мундире. В руке он держал винтовку с пристегнутым к ее стволу штурмовым тесаком.
Василий не рассуждая бросился вперед и, схватив винтовку, рванул ее на себя. Немец грузно качнулся и, теряя равновесие, завалился на Василия. Сцепившись, они лихорадочно отбивали руки друг друга в попытке схватить за горло. Немец, смрадно дыша тяжелым перегаром в лицо Василию, был сильнее и массивнее. Придавив Малышева, он дотянулся до горла Василия и сжал его, словно кузнечными клещами. Василий смог тоже прорваться к горлу немца.
Сдавливая толстую, словно ствол миномета, гортань фашиста, он понял, что ничего сделать не сможет. С полминуты ему удавалось вертеться под тушей двухметрового немца. Постепенно красная марь стала заливать его глаза. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь в голове звенящими ударами. Оно отзывалось еще в одном месте на груди. Василий чувствовал какой-то предмет, давящий ему на ребра. Он не понял сразу, что это может быть. Когда осознал, горячая волна обожгла его мозг - «Вальтер!..». Малышев в последнем усилии, уже теряя сознание, просунул руку под отворот шинели и вырвал пистолет из-под тела немца. Как он стрелял, что было потом, Василий уже помнил с трудом. Единственно, что он почувствовал, как стало легко дышать, и горячую, пульсирующую струю, хлынувшую на лицо.
Вбежавшие солдаты сбросили с него тело фашиста. Василий с трудом поднялся. Звон в ушах мешал ему слышать, как Лагутин кричал другим: «Проверьте комнаты, может кто еще затаился…».
– Товарищ лейтенант, с вами все нормально?
– Порядок, Лагутин, – с отдышкой проговорил Малышев. – Ну и дела… Чуть богу душу не отдал… Если бы не этот «Вальтер»…
– Вот, возьмите тряпицу, оботритесь… Лицо у вас все в крови.
Лагутин взял из рук старухи белую тряпку и протянул ее Василию. Пока Малышев с судорожной брезгливостью оттирал кровь с лица и шеи, до него доносился невнятный старушечий говорок.
– …Его вчера вечером принесли и положили на кровать. Пьянай он был сильно, прям в беспамятстве. Я забоялась оставаться с ним в доме. Ужасть, как он ночью орал и скрипел зубами… Страсть господня! Я убралась в сени, а как светать начало, пальба пошла, так я и в продух в стене глянула. Немец все спал, а потом вскочил, когда страшно затрясло избу от взрыва. Он высунулся в окно, а потом заметался, как мыша под чугунком. У него был большой портфель. Ткнул он его за печь и сам, видать, схоронился гдей-тоть. Когда солдатики начали шуметь, я вышла, чтобы упредить их, да и упустила, где изверг спрятался…
Изба как-то вдруг набилась солдатами. Все недоверчиво осматривали огромную тушу немца и качали головой в сомнении – как такой невысокий и малой телом их лейтенант вышел живым из-под рук такого бугая.
Дубровин, глядя на Василия, с веселым изумлением протянул:
– Н-да-а… А если бы мы не стреляли тогда ворон, не разговаривали бы сейчас с тобой…
– И то правда… – пробормотал Василий, – я забыл про него. Положил во внутренний карман тогда, еще в эшелоне.
– А я, думаешь, помнил? Дел навалилось сразу столько, что собственные штаны забудешь надеть, не то что про какую-то железяку помнить! Оружие ведь не штатное, так, цаца для удовольствия.