Счастье в награду
Шрифт:
— Мне все же с трудом верится в то, что вы не смогли бы прилично закончить школу — если бы захотели.
Его уверенность в ее способностях была основана исключительно на фактах, и Гален это знала. Если уж лейтенант Лукас Хантер запомнил точную дату ее ухода из школы, он наверняка успел ознакомиться и с ее оценками в течение года. Результаты всех тестов говорили сами за себя — она успевала по всем предметам.
— Наверное, мне просто стало неинтересно.
— Но вы ведь продолжали посещать занятия.
— Мне как-то не приходило в голову, что
Она так наклонила голову, делая свое очередное признание, что волна густых рыжих волос опустилась со лба на лицо.
— О чем? — Его вопрос выходил далеко за рамки дозволенного — даже с учетом сложившейся ситуации.
«Позволь мне увидеть твое лицо, Гален! Я знаю — оно прекрасно!»
И она подняла на него доверчивый, задумчивый взгляд, не скрывая больше своих чувств, словно ее неожиданно посетило видение из прошлого. Вот она — девочка-школьница — подходит к окну в классе и любуется чудесным ковром из цветущих маргариток, выросших под синим безоблачным небом на просторах Канзаса.
— О моей матери. И о том, чтобы ей улыбнулось счастье.
— Разве она была несчастлива?
— Да. Она всегда была одинока. — «Хотя рядом с ней была я!» Эта жестокая мысль вторглась в сознание неожиданно, непрошено, причиняя острую боль.
— Наверное, она тосковала по вашему отцу? Они ведь развелись, когда вам исполнилось два года.
— Она никогда о нем не вспоминала. И никто из нас по нему не тосковал. Но ей всегда не хватало любви.
— И вы мечтали кого-то для нее найти?
Огненные завитки встрепенулись от того, что она пожала плечами, и ничего не смогли закрыть. В том числе и ее смущенную улыбку.
— Нет. Это должно было случиться само по себе. Все как положено. Из голубой дали прискачет рыцарь на белом коне и подхватит ее к себе в седло. А я мечтала о том, как буду наряжать ее в свадебное платье, которое сама сошью по собственному фасону.
— И сами нарядитесь в платье, похожее на цветок. Улыбка на ее лице сменилась печальной гримасой.
— Нет, что вы! — Но она сказала неправду, потому что всегда видела себя частью этих грез наяву. Потом она заставила себя позабыть об этом. Но та девочка, с которой она повстречалась сейчас, помнила все до мельчайшей подробности: и давно отзвучавший ласковый смех, и давно похороненную на дне души любовь между одинокой матерью и ее преданной, мечтательной дочкой.
Видя эту внезапную грусть, растерянность и боль от утраты, Лукас затаился, замер в тревожном ожидании. «Расскажи мне, Гален! Позволь мне понять!» Но она промолчала. Она не могла ничего рассказать. Пока не могла.
— У вас были любимые занятия? — наконец прервал Лукас молчание. Он и так успел уже догадаться, что это был за урок и как он назывался. Но как добросовестный сыщик, Лукас должен был услышать все от самой Гален. — Такие, на которых не хотелось предаваться мечтам?
— Да. Домоводство.
— И что это за наука?
— А вы не знаете?
— Нет. Если домоводство и входило в курс обучения в закрытых школах для мальчиков, куда меня посылали в Англии, то там это называлось как-то по-другому.
— Вряд ли оно входило в ваш курс обучения. И вообще в курс обучения в мужских школах. Честно говоря, я даже сильно сомневаюсь, практикуется ли оно в американских школах в том виде, как его преподавали нам. Тем не менее в канзасской глубинке домоводство, то есть умение вести домашние дела, вполне процветает. Это отдельные уроки для девочек, которым предстоит со временем стать женами, матерями — словом, домохозяйками. Нас обучали тому, как распределить семейный бюджет, как готовить обед, убираться в доме, шить. Хотя к этому времени даже в нашем отсталом Канзасе домоводство могли заменить на ОПВ.
— ОПВ. А это еще что?
— Да вы наверняка знаете. Основы полового воспитания, предохранение от беременности, СПИДа и все в таком духе.
— Вот оно что. А почему вам так нравилось именно домоводство?
Лукас задавал свой вопрос в надежде услышать: «Представьте себе, меня это увлекало, потому что я все еще верю в такие архаичные понятия, как семья и материнство. Понятия, создающие дом».
— Я просто бессовестно пользовалась своим преимуществом.
«Да, конечно! Ведь у тебя были твои мечты!»
— Преимуществом?
— Моя мать была… то есть она и сейчас учительница. А домоводство было ее предметом.
— Значит, она преподает его до сих пор?
— Ох, а вот этого я не знаю.
— Вы с ней совсем не общаетесь?
— Нет. Совсем. — Гален упрямо задрала подбородок и спросила: — Вам необходимо выяснить обо мне еще что-то — или вопросы закончены?
«Нет! Мне нужно узнать еще так много! Я готов без конца слушать твои признания!»
— Закончены.
Гален, больше не в силах выносить этот пронзительный взгляд серо-стальных глаз, отвернулась к аккуратным стопкам разноцветных папок с документами, заполнявшим оружейную комнату. Она сразу заметила, что теперь они сложены по-другому. А на рабочем столе лежали какие-то новые бумаги — свежие распечатки из Интернета.
Гален моментально узнала статью, лежавшую на самом верху. Она называлась «Манхэттенский загнанный пони» — очередная приманка для падких на чужую кровь читателей, смаковавших язвительные выпады Розалин Сент-Джон против несостоявшейся ведущей «Кей-Кор». Против выскочки-недоучки, подававшей когда-то неплохие надежды. В своем новом творении Розалин сравнивала Гален Чандлер с несчастной загнанной лошадкой, спотыкающейся на каждом шагу и способной дотянуть до конца лишь один-единственный репортаж из зала суда. Один репортаж за один забег — и не более. И если, к примеру, пони прикажут сменить галоп на рысь или рядом неожиданно заржет лошадь соперника, несчастная кляча теряется и сбивается с шага. Она не способна даже жевать на ходу свое сено — и уж тем более подать зрителям целый воз свежих новостей.