Счастье взаимной любви
Шрифт:
— От винта! — прокомментировал баран и побежал забивать свой волейбольный мяч в сторону других красавиц.
Сарма вернулась через полчаса и присела около нее.
— Порядок! Немножко поломались, немножко испугались, но я сказала, что ты моя старая подруга и тоже имеешь постоянных клиентов. Ты ведь около Андреевской гавани и Дома моряка не ходишь?
— Нет, — ответила Аня. — Там арабы и прочие. Я их не люблю.
— Я тоже. Пойдем выпьем кофе, и я тебе расскажу, что эти два клоуна любят.
Аня накинула сарафан, и они ушли с пляжа. А через десять минут вдвоем сидели за столиком летнего кафе под соснами, где взяли по бокалу кофе-гляссе,
— Значит, так, и Томас, и Петерс раньше работали в цирке, — начала Сарма.
— Клоунами?!
— Да нет! Акробатами! Но это ерунда! Главное, что они такие близнецы, что не отличишь! Им теперь под пятьдесят, и оба лысые, оба хотят прожить по сто лет, хотя совершенно непонятно, на кой хрен это им надо! Мяса не едят, не пьют, не курят, но где-то вычитали, что раз в неделю, в среду, им нужен секс! За два часа два раза, каждый по очереди. Ты еще обхохочешься, когда на них посмотришь. Но не бойся, культурные ребята. В рот не суют, в зад тоже. Да! Чуть не забыла! Обязательно скажи, что ты замужем! Они венерических болезней до судорог боятся! А может, ты действительно замужем?
— Нет, — равнодушно пожала плечами Аня.
— А я была два раза, да все без толку! Парень у тебя есть?
— Есть, — сонно ответила Аня и закрыла глаза, вытянулась на стуле так, что лопатками уперлась в спинку, а пятками в землю, и таким натянутым мостом застыла, чувствуя, как напряглись мышцы на животе и спине.
— Ты вообще-то это дело с клиентами любишь? — спросила Сарма.
— Когда как, — подумав, ответила Аня. — Иногда даже с последним дерьмом бывает хорошо. А то вдруг красавец и нравится, а ничего хорошего.
— Это точно! — весело подхватила Сарма. — Зимой у меня был один подполковник, от жены бегал, цветы приносил, а я…
— Слушай, — безо всяких церемоний остановила ее Аня. — Я этих разговоров не люблю. А то получается какое-то производственное совещание, будто обмен опытом.
— Да, конечно, — слегка смутилась Сарма. — Я ведь просто с тобой познакомиться поближе хочу. Ты мне нравишься. Я, конечно, старше тебя, подругами мы не будем, но ты ведь не рижанка? Из России приехала?
— А видно?
— Ну, рижанка никогда не позволит себе в кафе на стуле развалиться, словно в бане.
— А мне так нравится, — сказала Аня, не открывая глаз и не меняя позы.
— Хорошо, что нравится, но это некрасиво и неприлично. Ты всегда должна выглядеть по классу «прима». В любой момент и в любой час.
Аня поморщилась и уселась нормально.
— Давай, Сарма, с тобой договоримся. Я тебя сегодня выручаю, прекрасно. Может быть, ты меня завтра выручишь. Но на этом — все. В душу ко мне не лезь и не учи, как жить. Какая я есть, такая и есть. Захочу, голой на столе танцевать буду. Но сейчас не хочу.
— Послушай, — помолчав, осторожно начала Сарма. — Не обижайся, ты девушка интересная, но — как бы сказать? — похожа на корову, когда она на лугу под солнышком нажрется и лежит, жвачку жует. Некоторым такие женщины нравятся, но это хорошо для быдла, для плебеев. Для рыбаков или всякой шпаны, которая снимает девок на улице Дзирнаву.
— Я по Дзирнаву даже днем не хожу, — без раздражения ответила Аня.
— Еще чего не хватало! Это уж последнее дело!
Аня была не совсем точна и откровенна, когда отреклась от славной улицы Дзирнаву («Мельничная» — в переводе на русский). Улица эта, конкретней — перекресток с Тербатас, с давних довоенных времен считалась клоакой города. Кто-то — Аня уже не помнила, кто, — пояснил ей, что еще перед первой мировой войной сюда приезжали из окрестных сел мельники — народ богатый и широкий, пили-гуляли по-крестьянски раздольно, благо вырывались в город из своих семей и, естественно, возжелав женской ласки, выходили на улицу. Спрос тут же рождал предложения, и с тех времен на означенных перекрестках вечно толкались ночные феи и спекулянты, торгующие алкоголем. Знакомств на этих позорных перекрестках Аня не заводила, но за ночной водкой бегать пару раз приходилось. О безобразиях улицы Дзирнаву писали местные газеты, время от времени там устраивались милицейские облавы, но результатов за минувшие семьдесят лет не добился никто — ни старорежимная полиция, ни сегодняшняя милиция.
— Ты, Сарма, меня за кого-то не того принимаешь, — не спеша сказала Аня. — Я постоянно этим делом не занимаюсь…
— Ага! Старое правило по анекдоту! — засмеялась Сарма. — Чем отличается иностранная проститутка от советской? Иностранная просто работает, а советская — работает и учится! У тебя какая-нибудь подстраховка есть?
— Какая еще подстраховка?
— Ну, на работе числишься или учишься где-то? А самое лучшее, если заимела ребенка! Тут уж с тобой никто — ни милиция, ни сам Бог не справится!
— Нет у меня никакой подстраховки.
— Что-нибудь придумаем! А то наскочишь на папочку Штрома, и ничего хорошего не будет.
Про папочку Штрома Аня уже слышала. Для всей веселой рижской молодежи это была самая грозная и крайне опасная фигура. Работал он в Управлении местной милиции, числился инспектором, в обязанности его входила сфера молодежи. Конкретней — девочки и мальчики, имеющие слабость к беззаботной жизни, мелкой спекуляции, фарцовке и валютным операциям. Папочке Штрому, как пояснили Ане, было чуть больше тридцати, взяток он не брал (знали точно), был строг до жестокости, но все же, по общему мнению, отличался своеобразной справедливостью и разговаривал «по-человечески». Во всяком случае, без причин или большой вины не тиранил и в положение своих опекаемых входил.
— Плевала я на вашего папочку, — сказала Аня.
— Дай-то Бог, чтоб не познакомилась. Окажешься в его картотеке, по улицам придется ходить с осторожностью. Но я хочу тебе сказать, что себя не ценишь. Совсем не ценишь, если такой коровой на стуле в кафе сидишь. Тебе от природы даны кое-какие качества, так их надо шлифовать и использовать по большому счету. А не валяться за стакан портвейна по канавам со всякими сопляками.
Аня безразлично посмотрела ей в глаза, но доказывать, что по канавам пока не валялась, да и не собиралась этого пробовать, посчитала ненужным занятием.
Сарма глянула на свои мужские часы и сказала:
— Тебе пора. Через пятнадцать минут они закончат играть в бадминтон и будут ждать тебя. Деньги не проси, в прихожей под зеркалом оставишь сумочку, они сами туда башли сунут. — Она вдруг засмеялась, весело и открыто. — Знаешь, о чем я больше всего иногда мечтаю? Склеить молодого мальчишку, который идет к женщине в первый раз и за деньги! Жутко охота посмотреть, как он будет корчиться, когда придет время деньги давать! Весь вспотеет, глазки заюлят, а сам счастлив, что стал мужчиной, хоть и противна я ему потому, ведь деньгами за поэтическую любовь платит, и его от этого трясет! Но главное, кому-нибудь рассказать о своих подвигах хочется, а он не может, потому как стыдно, что начал свою половую жизнь с платной шлюхи! Ни мама, ни папа не поймут!