Счастье
Шрифт:
Да - он действительно нашел кассету, он уже вставил ее в магнитофон, как раздался этот предательский звонок в дверь - случись он хоть на полминуты позже и Вике удалось бы ускользнуть, но Виталий тогда бросился в коридор ему представилось, что дверь на лестницу распахнута, и что лезут оттуда демоны преисподней, жаждущие отлучить его от Музыки. И он готов был сражаться с этими демонами, готов был... нет - не погибнуть; теперь он не мог погибнуть - теперь он должен был только побеждать, чтобы остаться таки наедине с Ней, с Музыкой. Но в коридоре он увидел только свою жену, и она больше не пугала его, показалась жалкой, ничего не знающей - он захотел и ее приобщить к Музыке, как пытался это сделать когда-то с Виктором.
И
Виталий бросился было искать какую-нибудь занавесь, но тут началась Музыка. Он замер, он прислонился к стене, и смотрел в дальний, темный угол заря уже не мешала ему, он не замечал окружающего - крупные, жаркие слезы покатились по его щекам. И казалось Виталию, что он никогда и не уходил от это Музыки - быть может, и была какая-то безмерно малая вспышка безумия, но она ушла - она уже никогда не должна была возвращаться, уже забылась. Он дрожал вместе с этой музыкой, он лил вместе с ней слезы, он умирал, и тут же возрождался вновь вместе с неведомым, небесным скрипачом. И он верил, что теперь это никогда не прекратится, что он, как и прежде (как и мгновенье назад!), будет переворачивать вновь и вновь кассету (даже и не зная, что новый магнитофон сам может это сделать); что будут лететь где-то неведомые, суетные годы, ну а он непреклонно будет двигаться к своей цели - вновь и вновь вспоминать ту встречу в весеннюю пору - любить, любить, Любить...
И ведь он привык не замечать времени, вот и теперь те минуты, которые оставались до приезда врачей и милиции пролетели в одно мгновенье. Он не слышал громких, требующих открыть дверь голосов, но когда раздались удары много более сильные нежели прежде, удары от которых стала содрогаться люстра, а не разбившаяся еще посуда покатилась по полу - тогда он очнулся от своего счастливо и рыдающего, так не похожего на жизнь иных людей забытья.
Да - он очнулся - он понял, что всеми силами должен охранять свое счастье. Он понимал, что дверь ему никак не удержать, но он бросился к Вике, которая так и сидела на уголке дивана, вся сжалась, не двигалась; и только изредка ее, кажущееся теперь необычайно хрупким тело вздрагивало, словно бы от неких внутренних ударов - слезы медленно наполняли ее глаза, и во врывающемся в комнату бордовым свечении казалось, что это кровавые слезы. Она рыдала, сама не ведая от чего; сначала то, кажется от ужаса, но потом... потом она как и Виктор когда-то, сама не замечая того, погрузилась в Музыку. Музыка вымела из нее, как сильный ветер выметает сор, ее ужас, ее ненависть - она погрузилась в эту завораживающую, слезы выбивающую тоску, да так и сидела без всякого движенья, все слушала-слушала. И она даже не заметила, как этот Демон, муж ее, оказался рядом, как схватил ее за руку, как стал исступленно, обжигая горячими слезами эту руку целовать - удары в дверь еще усилились, теперь раздавался еще и некий скрежет, Виталий сделал музыку громче, затем склонился к ней к самому уху и зашептал
– Они скоро будут здесь. Они проникнуться этой музыкой...
– Нет, не проникнуться...
– последовал едва слышный шепот.
– Они все слишком встревожены, слишком суетны. Они даже не остановятся...
– Да, именно так и будет...
– так же, шепотом, отвечал Виктор.
В молчании, в волнах музыки, минуло еще сколько-то, совсем, кажется, немного времени. После этого Виталий промолвил:
– Вика, ведь ты же убежишь потом...
– Что?..
– Ты не постоянна, вы все не постоянны. Так же, и Виктор, мой старый друг - он мог проникнуться музыкой на несколько минут, но что-то мешало ему остаться погруженным в нее навсегда - что-то гнало его вернуться туда, начать читать свои проповеди о пустоте... Когда они ворвутся, когда выключат музыку - ведь тогда ты оставишь меня..
– Нет, нет - не правда!
– Быть может, и ты станешь читать мне всякие проповеди о том, как надо жить. И я знаю... да - я знаю - ты выкинешь, сломаешь, сожжешь эту кассету, а потом, на все мольбы мои неизменно будешь отвечать, что не знаешь, куда она задевалась. Понимаешь, эти искренние, яркие чувства, которые сейчас в нас горят, они разобьются - в тебе точно разобьются, ты станешь прежней...
Уже тогда Вика сердцем почувствовала какую-то особую интонацию, и она вскрикнула, она отдернулась, хотела убежать, но он крепко держал ее за руку. И тогда она прильнула к его груди, взмолилась, хотя еще толком и не знала, о чем молит:
– Нет, пожалуйста... Я исправлюсь, я сделаю все как ты хочешь...
Он же неотрывно смотрел на нее, и по щекам его беспрерывно катились крупные, жаркие слезы. Пронзительный накал Музыки все нарастал - они стенала, она молила, она разрывала эту пустую, ненужную плоть в клочья.
Вот из коридора прорвался особо сильный удар - казалось, что в их бронированную дверь стрельнули из пушки - все содрогнулось, и удивительным было только то, что в комнату до сих пор еще никто не ворвался.
– Вика, понимаешь ли ты, что это последние мгновения нашего Счастья?!! он проревел эти слова жутким, нечеловеческим голосом.
– Нет! Нет!! Нет!!!
– тоже рыдая, выкрикнула она.
– Сейчас чувства накалены, сейчас я рыдаю, сейчас душа в великом мраке, и я готов писать стихи - множество этих так нравящихся вам стихов... Эти стихи, эти жалкие стишки - ничтожные отражения того, что я на самом деле чувствую! Разрывает меня изнутри эта боль! Разрывает!..
– после некоторой паузы, когда еще один могучий удар сотряс комнату, продолжил.
– Но даже и этих стишков они не дадут мне написать. Ворвутся, разлучат с Музыкой. Сейчас я тебе во всем признаюсь: я же ужасно, ужасно боялся, что не смогу найти кассету до рассвета, что придется просуществовать еще один бессмысленный день, я чувствовал, что не выдержу еще одного дня в этом мерзком Аду, с ума сойду... А кого же теперь! Теперь, когда уже Музыка играет, когда вновь живу - кого это - осознавать, что ты будешь оторван от этого, брошен в бездну, в болото...
– Милый, милый, пожалуйста...
– Зачем ты это говоришь?! Чего ты боишься?! Меня, музыки боишься?!
– Да! Да! Да!
– в припадке откровения выкрикнула она.
– Так ты лучше назад бойся вернуться, в то существование гнилостное. Бойся вновь оказаться за столом с кусками плоти, которые лопочут ничего не значащую пустоту; бойся проводит дни, годы в суечении, в неосознанном приближении к окончательной жизни...
– Но это же жизнь!
– Вот видишь - ты уже возвращаешься туда! Затягивает тебя в эту круговерть безумную!..
– Нет! Ты должен выслушать меня! Там - жизнь; там много-много людей и плохих и хороших. Больше все-таки хороших людей. Жизнь бесконечно разнообразна, она питает воображение, она, именно она, жизнь, подарила этому скрипачу эту мелодию. Видел ли ты осенний лес? В нем такая же глубокая, пронзительная печаль... Хочешь, мы завтра уйдем в лес; будем там вместе...
– Я уже говорил - только эта Музыка дает мне настоящую жизнь... Я убью тебя.
Вика ожидала, что он это скажет - она приняла это даже с некоторым облегчением - ведь в сознании темнело и еще что-то несравненно более страшное чем убийство: всего лишь убьет.