Счастье
Шрифт:
– Что "и"? Что же "и"?.. Опять в кому впаду, да?! Опять буду говорить то, что не хочу говорить, видеть то, что не хочу видеть, от чего воротит?!.. Ну уж нет - не надо мне ничего этого, сейчас вот высвободилось то, что накипело, сейчас им все-все выскажу!..
И он отпихнул Виктора, распахнул дверь ванной - при этом едва не сшиб подвыпившую девушку, которая конечно же так и стояла там, и все внимательно слушала. Он схватил девушку за руку, и ворвался в большую комнату, где на самом то деле никто и не ждал его стихов - всем им не было дело до его чувств, но они уже, как это часто бывает в больших компаниях, разбились на маленькие группки, и в каждой обсуждали что-то свое - кто огород, кто погоду, кто цены в магазинах, кто даже и его Виталия "хорошее" поведение.
– Сейчас я покажу вам хорошее поведение!
– пророкотал Виталия, и отпихнул ту подвыпившую девушку с такой
– Сейчас я устрою вам хорошее поведение! Стихи мои захотели послушать?! Сейчас услышите! Шедевр!
И тогда он бросился в соседнюю, прежде пустовавшую, но теперь переделанную для его писательских нужд комнату. Там тоже все было светло, стояла дорогая импортная мебель, а роскошным креслом за письменным столом, мог бы похвастаться какой-нибудь негодяй из кожаного кабинета. Он не стал садиться в это кресло, он схватил блокнот, ручку, и согнувшись, стремительно стал там что-то записывать.
Оставшиеся за столом гости испуганно переглядывались, обменивались односложными репликами: "Что с ним?
– Не знаю" или "Может скорую вызвать? А что, думаете, горячка?", наконец "Вика, ты хоть иди посмотри за своим мужем".
А Вика сильно изменилась за последние месяцы. Она пополнела, во всех чертах появилась некая пышность, и ясно было, что лет через двадцать превратится она в эдакую бабищу-командиршу, ту самую, что и коня на скаку остановит и в горящую избу войдет. В бабищу мир для которой сузиться до кухонного пяточка с бесконечным перетаскиванием кастрюль, сковородок, банок, склянок, супов и пельменей. Глядя на нее представлялся этакий живой, мягкий самовар, которому для существования необходимо обосноваться в некоей квартире, в семье - и вот тогда этот самовар будет из года в год передвигаться из комнаты в комнату, пыхтеть, время от времени выпускать из своих недр детей, и все разрастаться, разрастаться. По крайней мере, уже и за те полгода, которые минули со дня их свадьбы, Вика уже не звенела чистым голосом, но вот теперь поднялась с некой тяжестью, с ленью, вот, того и гляди сейчас заворчит-заворчит, руки в бока вставит, пойдет да и набросится на своего муженька, как медведица. Она и пошла в его комнату, хотела дверь закрыть и там, наедине, прошипеть что-нибудь ядовитое, так как хотелось скандала - за все эти месяцы не было повода, но вот теперь наконец-то... просто необходимый элемент семейной жизни.
Однако, двери она не успела закрыть, так как Виталий уже написал то, что хотел - и ушло у него на это не более двух минут. Он пробежал, он оттолкнул ее в сторону, и вот уже стоял перед гостями, некоторые из которых поднялись, стояли напряженные, готовые бросится на него, если он продолжит буйство. Но гости молчали, выключили и некое жалкое подобие Музыки, которое все время булькало и подвывало в углу. В совершенной тишине прочитал он им то, что записал в эти две минуты:
– Мне не надо ваших чувств поганых,
В них ложь и пустота - я ненавижу вас!
И мутит душу мне от ваших рож тупых и пьяных,
Вы ждали слов, и вот вам мой рассказ:
Я жил в обители своей среди видений,
Во мраке, но во мраке - вечности стезя,
Я жил питаясь от ветров голодных дуновений,
В стихах обрывки музыки ловя.
Я жил, и вспоминал одно мгновенье,
И встречи миг, - любовь вела меня;
Очей далекое свеченье
Питало страсть поэзии огня.
Я жил, но жизнь закончилась как только,
Проник в обитель солнца свет;
И я кричу, и я кричу, поскольку,
В душе моей уж прежних чувствий нет!..
И вы собрались здесь, чтоб пить, смеяться,
Здесь, в комнате, где прежде храм мой был;
И ждали, верно, что и я вдруг стану с вами надрываться,
И в гнусности ввергать свой пыл!..
Да - я устал, и не живу уж боле,
Пред вами тень былого уж стоит;
Но видите - еще дрожит душа от вашей соли,
Под пеплом искра все ж еще горит...
Он пророкотал эти, записанные без останова, в две минуты строки с таким сильным, пронзительным, рыдающим чувством, что многие заплакали. Кто-то, уже действительно сильно пьяный, даже опустился перед ним на колени, но Виталию стало настолько тошно от этой мерзости, что он перехватил его за руку, и одним сильным рывком поставил на ноги, и проволок в коридор. Тут же метнулся обратно в комнату, и зарычал:
– Во-о-он! Все! Все Во-он!!..
И я не стану описывать ту сцену, которая разыгралась следом - это была весьма гнусная семейная сцена, в которой Виталия обвиняли, что он совсем тронулся умом, что он не может сдерживать себя, и проч. Причем, больше всего его обвиняла Вика. У нее даже случилась истерика, она и руки заламывала, и волосы драла - наконец, стала бросать со стола посуду - в общем, ее саму пришлось удерживать... Спустя полчаса последние, во всю обсуждающие случившееся гости ушли, остались только: Виталий, Вика, и еще ее мать и отец, которые решили "помочь дочке в случае чего"; хотел еще остаться и Виктор, однако, Виталий выпроводил его - он хотел бы остаться в полном одиночестве, закрыть все поскорее темными шторами, услышать Музыку - да что говорить!
– этого он хотел больше всего на свете. Однако, стоило ему только неосторожно заикнуться об этом, как на него обрушился такой град попреков, что он попросту зажал уши, бросился в свою комнату, и сидел там, в этом роскошном, ненужном, не замечаемом им кресле - сидел уткнувшись головой в стол, и все стенал, стенал, стенал. Кто-то подходил к нему, тряс за плечо, однако - он ругался, он выплескивал самые грязные слова какие только знал, и молил, молил, молил, чтобы все-таки оставили его в одиночестве.
Закончилось тем, что вызвали врача. Виталия осматривали, и он больше не сопротивлялся - к этому времени вспышка уже прошла, он вновь погрузился в апатичное состояние; бормотал что-то, что хотели от него услышать; и вот, с наступлением сумерек, на коленях вымолил прощения у Вики, и предварительно поклялся, что подобная выходка больше никогда не повторится. Это ведь Вика хотела, чтобы он молил на коленях - глупая бабья спесь, вычурность, театральность; она ведь и сама понимала - в глубине души своей понимала, что все это не по настоящему, что и не может быть по настоящему потому только, что и не было между ними никогда настоящей любви. Знала, знала ведь Вика, что никогда, за все эти месяцы не промелькнуло хоть на мгновение в сердце Виктора любовь к ней - что он любил либо ту иную, Звезду, Музыку; либо уж никого не любил. Потому, от понимания этого глубинного, от осознания несчастья своего, она и сцену днем устроила. Ну а теперь то, устала мучится, захотелось обмануть себя, и вот эта пустая рыцарская белиберда - колени, преклонения, в конце концов даже потребовала, чтобы он прочитал одно из тех, давным-давно написанных стихотворений - и ведь знала же, что не ей посвящено, так все равно попросила (все равно, что заставила) - и Виталию пришлось прочитать, да еще и слезы пролить, и ладошку ее поцеловать. Впрочем, я нисколько не собираюсь оправдывать Виталия, я вообще воздержусь от каких-либо комментариев к тем роковым событиям, которые разыгрались в ту же ночь.
* * *
В ту ночь Виталий почувствовал, что больше не сможет так существовать дальше. Он лежал рядом с Викой, глядел в потолок - неведомо сколько времени лежал так и глядел без всякой мысли, не замечая хода времени. Но вот, словно разряд раскаленный в голову ему ударил - просто осознал он, что так же вот лежал и неделю и месяц назад, что так же, в этой ужасающей, отвратительной пустоте будет продолжаться и год, и два, и три - все то же самое. И он будет тупеть, забывать - он покосился на жену; вот она лежит, со следами ожирения, удовлетворенная, наевшаяся, похрапывает - негромко, совсем негромко, но каким же отвратительным, грязным показался ему этот звук! И еще он ощутил омерзения от того, что лежит с ней в одной кровати - ему представлялся не живой, любимый человек, но отвратительный кусок мяса. Он стал подниматься, и, хотя сделал этот очень неаккуратно, ни одна пружина не скрипнула кровать то тоже была новехонькой.
И билось в его голове: "Знаю, знаю - они назовут все эти порывы нездоровыми. Скажут, что надо лечится, да и много-много еще чего наплетут... Но вновь и вновь задаю и им, и себе вопрос - кто Вы? Зачем Вы? Что вы со мной делаете, и ради чего?.. Почему вы считаете, что сидение за столом, бормотание всякой чепухи, бесцельные дни, бесцельные дела - все это тленное!
– все это, по вашему истина, в этом предназначение человека, ну а я, удалившийся от всего этого, постоянно страдающий, каждый мгновение умирающий во мраке - я болен?!.. Почему же тогда вы так восторгаетесь моими стихами написанными именно в то, по вашему "безумное" время. Почему же вы отвергаете ту мою жизнь, а то, что та жизнь породила, с таким восторгом пытаетесь постичь?.. Ведь и письма же писали, что рыдают над моими стихами!.. А ведь стихи эти, стишки эти - есть ни что иное как блеклая тень тех истинных, сильных чувств, которые я тогда испытывал!.." - Здесь приведены мысли эти, и даже трудно поверить, что не кричал он их, что стоял все это время в полумраке, посреди комнаты; стоял без всякого движенья, и если бы только кто подошел к нему, так и услышал бы как часто-часто бьется его сердце...