Счастливая
Шрифт:
Теперь у меня появилась веская причина для визита к психоаналитику. В детстве я гордилась, что в нашей семье мне одной не назначены сеансы психотерапии (беседы о кувырках с лестницы не в счет), и по-всякому издевалась над сестрой, регулярно посещавшей доктора Грэм. Мэри начала проходить курс психотерапии как раз в тот год, когда «Токинг Хедз» записали песню, идеально подходившую для зловредной младшей сестры: «Psycho Killer». [8] Издевательства, положенные на музыку. Для оплаты сеансов психотерапии родители ввели жесткую экономию. А я требовала, чтобы такие же суммы тратились и на меня. Ведь я не виновата, что Мэри —
8
«Убийца-психопат» (англ.).
В то лето мне воздалось по заслугам, но Мэри не стала меня попрекать. Я рассказала ей, что мама хочет записать меня к доктору Грэм, и сестра это одобрила. Впрочем, мною двигали в основном эстетические побуждения. Чисто внешне доктор Грэм казалась мне чрезвычайно привлекательной. Это была воплощенная феминистка. Ростом под метр восемьдесят, широкая в кости, но не грузная, она носила просторные гавайские балахоны и принципиально не брила ноги. Ее смешили мои школьные байки; после нашей беседы о падениях с лестницы она сказала маме, не стесняясь моего присутствия, что для ребенка, выросшего в такой обстановке, я на редкость уравновешенна. Никаких отклонений, заключила она, у меня не обнаружено.
Мама повезла меня в Филадельфию. Раньше доктор Грэм вела прием в детской больнице, а теперь занялась частной практикой. В назначенный час я вошла в незнакомый кабинет и села на кушетку.
— Хочешь рассказать, что тебя ко мне привело, Элис? — спросила доктор Грэм, хотя была в курсе: мама сообщила ей по телефону.
— Меня изнасиловали в парке, возле университета.
Доктор Грэм знала о нашей семье абсолютно все. Ей было известно, что мы с Мэри хранили девственность.
— Ну что ж, — сказала она. — Зато теперь ты станешь более раскрепощенной в сексуальном плане, верно?
Я не поверила своим ушам. Вроде даже бросила ей в лицо: «Какое паскудство!» Нет, кажется, сдержалась. Точно помню одно — на этом сеанс завершился. Я встала и вышла из кабинета.
Вот тебе и феминистка в возрасте за тридцать. Кто-кто, а уж доктор Грэм, по моим расчетам, должна была соображать, что к чему. Для себя я сделала вывод: люди — даже представительницы женского пола — понятия не имеют, как обращаться с жертвой изнасилования.
Оставалось испытать представителя мужского пола. Его звали Стив Карбонаро. Мы с ним вместе учились в старших классах. Неглупый парнишка, он нравился моим родителям, потому что нахваливал их ковры и книги. Выросший в многодетной итальянской семье, он не чаял, как из нее вырваться. До поры до времени убежищем ему служила поэзия, и это нас сближало. Усевшись на диван в доме моих родителей, мы читали друг другу вслух стихотворения из поэтической антологии журнала «Нью-Йоркер», и он впервые в жизни меня поцеловал.
У меня сохранились дневниковые записи того времени. После его ухода я написала: «Как будто мама подглядывала и насмехалась». Я побежала к сестре. Она еще не целовалась с мальчиками. В дневнике осталась запись: «Ой, фу, б-р-р, тошнит. Рассказала Мэри, что целоваться взасос — ужасная гадость; непонятно, что люди в этом находят. Предложила в любое время заходить для обсуждения этой темы, если, конечно, ей будет что обсуждать».
В школьные годы мы со Стивом далеко не продвинулись. Больших вольностей я не позволяла. Когда он проявлял настойчивость, у меня наготове было объяснение: в принципе я не говорю «нет», но и сказать «да» еще не готова, и пока не приму твердое решение, пусть моим ответом считается «нет».
Когда нам было по семнадцать лет, уже в выпускном классе, Стив переключился на другую девочку, которая,
Но в мае тысяча девятьсот восемьдесят первого наши невинные ласки остались только в воспоминаниях. Двух часов, проведенных в темном гроте, с лихвой хватило, чтобы мои терзания между «да» и «нет» в отношениях с ровесниками вроде Стива показались блажью.
Стив поступил в Урсинус-колледж. На первом курсе он зафанател от «Человека из Ламанчи». Приехав на каникулы, он поразил мою маму и даже более взыскательного отца доскональным знанием мифа о Ламанче. Что может растрогать специалиста по испанской литературе восемнадцатого века сильнее, чем увлечение мюзиклом по роману Сервантеса? Допустим, век туда, век сюда, но Стив Карбонаро попал в яблочко. Он часами просиживал у нас на веранде в компании моих родителей, попивал кофе, обсуждал любимые книги и делился планами на будущее. Подозреваю, ему льстило внимание такой образованной четы, а моих папу с мамой несказанно радовало его внимание ко мне.
Едва он тем летом переступил порог нашего дома, как я поведала ему об изнасиловании. Впрочем, до этого мы, кажется, пару раз ходили гулять, чисто по-дружески. Так вот, мы присели на диван. Родители были наверху и передвигались на цыпочках. Всякий раз, когда ко мне заходил Стив, папа скрывался в кабинете или юркал в мамину комнату, где они шепотом строили догадки о том, что именно происходило внизу.
Я выложила Стиву все, что сумела произнести вслух. Намеревалась посвятить его в детали, но не смогла. Что-то смягчала, где-то заходила в тупик и умолкала, чтобы не разреветься. События излагала в строгой последовательности. Не делала никаких отступлений, чтобы описать, к примеру, ощущения от его языка у себя во рту или мерзость вынужденных поцелуев.
Мой рассказ его и захватил, и оттолкнул. Перед ним вживую, а не в романах и даже не в стихах его собственного сочинения разворачивалась театральная пьеса, настоящая трагедия, драма, задевающая краем и его самого.
Стив дал мне прозвище Дульсинея. Усаживая меня в свой белый «фольксваген-жук», он пел знаменитую арию из мюзикла и требовал, чтобы я подтягивала. Стив был сам не свой до пения дуэтом. Сам он, разумеется, исполнял партию Дон Кихота Ламанчского, никем не понятого мечтателя, который из тазика брадобрея сделал себе шлем, а девушку из низов, Альдонсу, превратил в благородную Дульсинею. Ее роль, естественно, досталась мне.
В спектакле есть номер под названием «Поругание», когда Альдонсу хватают погонщики, которые зверски ее избивают и, надо понимать, развлекаются с ней все по очереди, а потом бросают в грязь. Вслед за тем на девушку натыкается Дон Кихот. Силой собственного воображения и доброго нрава он превращает перепачканную, истерзанную простолюдинку в свою даму сердца, прекрасную Дульсинею.
Стив, подкопив денег, купил нам билеты в Филадельфийскую музыкальную академию, где в роли Дон Кихота выступал Ричард Кайли. Это был подарок к моему предстоящему дню рождения. Мы нарядно оделись. Моя мама нас сфотографировала. Отец сказал, что я выгляжу «как настоящая леди». Мне было неловко находиться в центре внимания, но как-никак я шла в те атр да еще с молодым человеком, причем с таким, который, узнав правду, меня не бросил. За одно это я готова была в него влюбиться.