Счастливчики с улицы Мальшанс
Шрифт:
Она ждала его. Сидит, меня слушает, даже рот открыла от удовольствия. В перерыве подошёл к ней, спрашиваю:
— Как вас зовут?
— Мари.
— Нравятся вам мои песенки?
— Ой, очень!
— Я их сам сочиняю. И музыку и слова…
Она смотрит на меня, словно перед ней сам Пресли, и говорит:
— Замечательные песенки!
— Сейчас я спою песенку «Счастливчики с улицы Мальшанс» специально для вас, — говорю. — Я её редко пою. Она посвящается моим друзьям. А для вас я тоже песню сочиню… И я стал ежедневно в «Уголок влюблённых» бегать. Когда один, когда с Родом и Нисом.
Начали
Сижу я однажды в «Уголке», жду, когда Мари освободится.
Вдруг сам Макс ко мне подходит.
— А ну-ка, — говорит, — поди сюда.
Иду. Он ведёт меня в заднюю комнату, запирает дверь, берёт меня своей громадной волосатой ручищей за шиворот, подносит мне к носу кулак и говорит:
— Если не оставишь Мари в покое, из следующей получки заказывай гроб.
Вдруг из другой двери выскочила Мари и как закричит:
— Не тронь его, отец! Отпусти!
Макс прямо остолбенел. Отшвырнул меня, повернулся к
ней и смотрит, А она подошла к нему и говорит, на этот раз тихо:
— Ты меня знаешь, отец. Так вот, клянусь тебе, если ты его хоть пальцем тронешь, я убью себя! Слышишь? Убью! Ты знаешь — я это сделаю.
В жизни не думал, что Мари может быть такой: запыхалась, кулачки сжала, глаза отчаянные.
Макс смотрит на неё и молчит. потом на меня посмотрел и говорит:
— Ну вот что, щенок, можете видеться! Но помни, я с вас глаз не спущу. Если замечу, что ты себе позволил чего, пощады не жди — раздавлю, как блоху. И имей в виду — из-под земли достану. А ты марш отсюда, — это он Мари, — мы ещё с тобой поговорим…
Вот мы и встречаемся. На её рождение Макс даже выходной Мари дал. Время мы провели хорошо. А потом, когда мы остались с Мари вдвоём, и спросил её:
— Ты бы хотела быть моей женой? Вот увидишь, Мари, я буду богатым, куплю тебе всё, что захочешь…
— Смешной ты! — отвечает. — Зачем мне твоё богатство? Мне ты нужен. Лучше с тобой, бедным, чем с любым другим, будь он сто раз миллионер, — и улыбается.
Она ещё красивей, когда улыбается. Только улыбается она редко… Я как-то спросил Мари, может нас Маке убить, если узнает, что мы с ней целуемся?
— Отец — страшный человек, Юл. Ты даже на представляешь. какой он страшный. Он только меня и любит. Хоть кричит, хоть иногда затрещины даёт, но любит…
И такая печальная стала. Я уже не рад был, что завёл этот разговор.
Род мне тоже намекнул как-то:
— И как тебе Макс разрешает за Мари волочиться, ума не приложу! Не дай бог ему в руки попасться!
— Подумаешь, — говорю. — Плевать я хотел на твоего Макса!
— Ох и дурак же ты, — говорит. — Да стоит Маису пальцем шевельнуть, от тебя не то что мокрого места, вздоха не останется.
— Прямо уж…
— Да ты что? Не понимаешь, что ли, кто такой Макс и чем он занимается?..
— А чем? — спрашиваю.
— Ох и дурак же ты. — Род даже сплюнул, — Ты ещё глупей, чем можно подумать, когда тебя лучше узнаешь…
Глава пятая
ТАК ОНИ ЖИЛИ
Улица Мальшанс просыпалась рано. Ненамного позже, чем Юл, проглотив свой бесполезный ужин, ложился спать.
Первыми тишину нарушали грузовички, развозившие по окрестным лавчонкам зелень, хлеб, молоко. Они останавливались у дверей лавчонок, слышалось звяканье бутылок в корзинах, шуршанье ящиков урчанье запускаемого мотора. Голосов не было слышно. О чём говорить? И полупроснувшийся лавочник и заспанный шофёр он же грузчик — повторяли одни и те же давно привычные движения; они проделывали их и год, и три года назад, и один бог знал, сколько ещё лет будут повторять. Утреннее приветствие заменял им скупой кивок.
У подъездов жилых домов грузовички не останавливались: на этой улице молоко и хлеб никому на дом не доставлялись.
Дворники и мусорные машины тоже как-то не особенно нарушали тишину. Затем наступал маленький перерыв, а потом обитатели улицы отправлялись па работу. Сначала шли рабочие. Одни выходили хмурые, подняв воротники плащей, с досадой поглядывая на серое, беспросветное небо, на скользящие по нему рваные тучи, поёживаясь под пронизывающей дождевой пылью.
Другие, подобно Клоду, шли группами, шумно и бодро, без шапок, с открытой грудью. Их громкие голоса, порой смех разносились из конца в конец улицы и замирали вдали.
Господин Штум, мастер, сначала выглядывал из подъезда, словно принюхиваясь к погоде, прислушиваясь к утренним шумам, и только потом торопливо бежал к метро, тревожно поглядывая на часы.
Появление хозяек знаменовало окончательное пробуждение улицы Мальшанс. Хозяйки были разные.
Старые, усталые от долгой, без баловства жизни; деловитые, храбрые, самоотверженно несущие повседневный груз забот покорные, безжалостные, примирившиеся со всем и во всём отчаявшиеся; молодые, полные надежд я веры, а главное, полные любви к своим таким же молодым мужьям.
Хозяйки шли с сумками, кошёлками, корзинами, надев на голову платки, прозрачные косынки от дождя, старые шляпы, порой даже не успев причесать густые, жидкие, чёрные, медные, каштановые, золотистые волосы.
Они тяжело волочили ноги или бодро стучали высокими, хрупкими каблучками. Они хрипло и звонко, громко и шёпотом, устало и задорно приветствовали друг друга. Они толпились небольшими очередями у булочной, у бакалеи, у зеленной. Покупая ежедневную небогатую провизию, они придирчиво и ворчливо перебирали овощи, хлеб и, прежде чем отдать деньги за покупку, задумывались, кошелька и разложив на ладони тусклое серебро.
Потом из окон начинали доноситься запахи кухни, которые дождь быстро гасил. На подоконниках и балконах возникали толстые полосатые матрацы, заплатанные перины, ветхие простыни. На этой улице жили бедные люди, У них были бедные вещи. Но они сохраняли своё достоинство, они старались, чтоб и в маленьких, пусть тёмных, пусть сырых комнатах было убрано, чтоб, придя домой, усталый муж или сын видел на столе чистую скатерть.
Часам к десяти утра улица Мальшанс заполнялась музыкой. Она помогала бороться с плохой погодой, усталостью, тревогой и заботами. Радио уносило людей в весёлые, прочные миры, где не было причин для страхов и беспокойств, где не было неудачников, где всегда солнечно, сытно, весело и спокойно. Радио уносило в мечту.