Счастливчики
Шрифт:
— Словом, совратитель ты никудышный, — сказала Паула. — Я всегда подозревала и рада, что это подтвердилось.
— Иди к черту.
— Я, правда, рада. Думаю, что на этот раз ты заслуживаешь немного большего, чем прежде, и что, может быть, тебе повезет.
— Лучше бы я заслуживал меньшего и…
— Что — и? Я не хочу вдаваться в подробности, но думаю, что это не так просто. Будь это просто, меньше бы мужиков сидело в тюрьмах и меньше бы находили в зарослях мертвых мальчишек.
— Вот ты о чем, — сказал Рауль. — Просто невероятно, чего только не выдумает женщина.
— Это не выдумки,
— У меня нет даже сил еще раз послать тебя к черту.
— Во всяком случае, — сказала Паула, прикладывая палец к губам, — во всяком случае, кое-что работает на тебя, и, полагаю, ты не настолько пал духом, чтобы этого не замечать. Во-первых, плавание обещает быть долгим, и на борту у тебя нет соперников. Я хочу сказать, что нет женщин, которые могли бы его вдохновить. В его возрасте, преуспев даже в самом невинном флирте, юноша готов сразу возомнить о себе, и не без оснований. И пожалуй, я немного виновата, как теперь вижу. Я дала ему возможность строить иллюзии, позволила разговаривать со мной как мужчина.
— Ба, это-то при чем тут, — сказал Рауль.
— Может, и не при чем, во всяком случае, повторяю, у тебя много шансов. Нужно объяснять?
— Если тебе не трудно.
— Ты бы и сам мог заметить, дубина ты бесчувственная. Это так просто, так просто. Посмотри на него хорошенько, и увидишь то, чего он сам увидеть не может, потому что не знает этого.
— Он слишком красив, чтобы я мог увидеть его таким, какой он есть, — сказал Рауль. — Я даже не могу сказать, что испытываю, когда смотрю на него. Ужас, пустоту, будто проваливаюсь, сладость, точно от меда, и тому подобное.
— Ну тогда, конечно… А должен был бы ты увидеть, что малыш Трехо теряется в сомнениях, что он дрожит и сомневается, а в глубине, в самой глубине… Ты не заметил, что вокруг него как бы аура? И прелесть его (потому что я тоже считаю, что он прелестен, с той лишь разницей, что чувствую себя с ним так, словно я его бабушка), прелесть его заключается в том, что он готов пасть, он не может долго оставаться таким, какой он есть в данный момент своей жизни. А ты вел себя как дурак, но, возможно, еще… В общем-то нехорошо, что я, честное слово…
— Ты в самом деле так думаешь, Паула?
— Ведь он — юный Дионис, балда ты, балда. В нем нет ни капли твердости, он кусается потому, что умирает от страха, и в то же время его переполняет желание, он чувствует: любовь кружит над ним, а в нем — и женщина, и мужчина, и оба сразу, и еще гораздо большее. В нем пока ничего не определилось, он знает, что уже пришла пора, но что это за пора — не знает, и вот он надевает чудовищные рубашки, и принимается говорить мне, какая я красивая, и смотрит на мои ноги, а сам боится меня панически… А ты ничего этого не видишь, ходишь как во сне, как будто у тебя в руках блюдо
Рауль смотрел, как она курит, иногда они обменивались улыбкой. Ничто из сказанного ею не было для него неожиданностью, но теперь он мог взглянуть на вещи объективно, глазами стороннего наблюдателя. Круг замыкался, расчеты строились на прочных основах. «Интеллигент несчастный, вечно тебе нужны доказательства», — подумал он без горечи. И виски начинало терять первоначальный привкус горечи.
— А теперь — ты, — сказал Рауль. — Теперь я хочу услышать о тебе. Давай уж оба по-братски вываляемся в грязи, благо душ рядом. Рассказывай, исповедуйся, падре Коста весь внимание.
— Мы в восторге от замечательной идеи, которую подали сеньор доктор с сеньором инвалидом, — сказал метрдотель. — Выбирайте шапочку, а может, хотите маску?
Сеньора Трехо выбрала фиолетовую шапочку, и мэтр похвалил ее выбор. Беба решила, что наименее безвкусна серебряная картонная диадема с красными блестками. Метрдотель ходил от стола к столу, раздавая маскарадные принадлежности, отпуская замечания по поводу температуры, которая продолжала падать (и это совершенно нормально), и записывая заказы на кофе и другие напитки. За столиком номер пять, где с сонными лицами сидели Нора и Лусио, дон Гало с доктором Рестелли вносили последние поправки в вечернюю программу. С согласия мэтра решено было проводить вечер в баре; хотя бар был и меньше столовой, он больше подходил для праздника (свидетельством чему были предыдущие рейсы и даже альбом с хвалебным отзывами и подписями пассажиров с нордическими именами). Когда подали кофе, сеньор Трехо покинул свой столик и торжественно образовал триумвират с организаторами. Не расставаясь с сигарой, дон Гало еще раз прошелся по списку участников, после чего передал его сотоварищам.
— О, я вижу, наш друг Лопес собирается блеснуть своим умением иллюзиониста, — сказал сеньор Трехо. — Очень хорошо, очень хорошо.
— Лопес — молодой человек выдающихся способностей, — сказал доктор Рестелли. — Великолепный преподаватель и не менее приятный собеседник.
— Очень рад, что в этот вечер он предпочел развлекаться вместе со всеми, а не выкидывать коленца вроде того, что мы недавно наблюдали, — сказал сеньор Трехо чуть нараспев, чтобы Лопес не понял, о чем идет речь. — Нынешние молодые люди заражены весьма прискорбным духом насилия, весьма прискорбным.
— Он обиделся, — сказал дон Гало, — его можно понять, кровь вскипела в жилах. Но вот увидите, наш маленький праздник всех умиротворит. Именно этого нам недоставало, веселой встряски. Невинной, разумеется.
— Вот именно, — поддержал его доктор Рестелли. — Мы все считаем, что наш друг Лопес немного поторопился с угрозами, которые ничего не дают.
Лусио то и дело поглядывал на Нору, а та смотрела то на свои руки, то на скатерть. От неловкости он покашлял и спросил, не пора ли пройти в бар. Но доктор Рестелли знал из верного источника, что в это время официант и мэтр добавляли там последние штрихи к убранству зала, вешали разноцветные гирлянды, создавали обстановку для веселья духа и праздничного общения.