Счастливцы с острова отчаяния
Шрифт:
— А что, они здесь устроят все по-другому?
— Конечно, — ответил администратор.
И вдруг на пороге возник Джосс. Согласно обычаю, он не входил в комнату.
— Жаль, что здесь нет моего отца! — сказал он. — Можно войти?
В руках он держал женские мокасины, крохотные, с плетеными шнурками.
— Входи с миром! — хриплым голосом сказала Уинни, теребя подол фартука.
Тогда Джосс подошел к Рут. Она бросилась к комоду за своей из белого пластика сумочкой с позолоченной застежкой, — последняя модель саутхемптонского магазина, — порылась в ней и извлекла пару носков, связанных на тонких спицах. Все из любопытства повытягивали шеи: носки были серые в розовую, зеленую и голубую полоску.
— Долгими вечерами я тоже работал. Я смог сделать их для тебя как следует, — сказал Джосс, протягивая ей мокасины.
— Надень вот эти, а старые я постираю, — ответила Рут, отдавая ему носки.
Они не спеша поцеловались. Затем Джосс повернулся к администратору:
— Это верно, что в ноябре мы получим строительный камень и дранку?
— Мне хотелось бы эмалированную раковину, — сказала Рут.
А в Фоули тем временем «север» все еще пытался соблазнить «юг».
Первый праздник для тристанских детей от двух до пятнадцати лет с песнями Джонса и фокусами Лезли Фая устроили совсем юные девушки-скауты, второй, на котором появились шесть одетых в муслин девчушек с Тристана, с венками из роз и сжимающих в руках большие цветные шары в виде сосисок, был организован «Браш Кристал». Третий, в честь 87-летия старейшины общины Джейн, был дан фабрикой искусственных цветов. Хроникерам работы хватало, они не пропускали ничего. Торжественное вручение ключей тристанцам, получившим бесплатные квартиры. Взрыв хохота, которым тристанцы приветствовали проделку убежавшего из лагеря Вихря (заголовок газеты «Сазерн пост»: «Овчарка не согласна ехать на Тристан»), пойманного мальчиком из Хаита и приведенного в Кэлшот инспектором Королевского общества по охране животных от жестокости. Выигрыш в 400 фунтов по футбольной лотерее, выпавший ничего не понимающему в футболе Рональду Гроуеру, который поставил, следуя советам двух приятелей по работе. Дар тысячи мотков шерсти для вязания. Дар пятидесяти банок апельсинового повидла. Четыре подвенечных платья (подпись под сделанной на примерке фотографией — «четыре пары были счастливы»), подаренных одним универмагом по случаю общей свадьбы, которая дала Хью Фоксу повод для великолепного комментария: «Спустя 150 лет Тристан отдает Англии девушек, похищенных со Святой Елены…»
Тем не менее подготовка к отъезду ширилась. Новый пастор, преподобный Браун, переехал жить в Кэлшот. В присутствии приходского священника из Фоули он на фестивале-службе Союза матерей в Винчестере в знак единения принял из рук его председательницы хоругвь, которую благословил епископ саутхемптонский. Поговаривали о том, чтобы сделать Уайт и Тристан островами-побратимами. Стараясь не отстать от остальных, Красный Крест обучал пятнадцать мальчиков для того, чтобы остров имел группу санитаров. Вопрос «Что мы можем сделать, чтобы удержать их?» больше не противопоставлялся вопросу «Что мы можем сделать, чтобы помочь им?». Лишь несколько ворчунов еще спрашивали за кружкой пива: «Посмотрим, многие ли из них уедут?» Община уже понесла свои потери. Джэсмин снова уехала; Джоан отказалась выходить замуж. Наряду с четырьмя молодыми женами — Дженни, Нолой, Лу и Флорой, — казалось, нельзя было убедить вернуться на остров лишь около дюжины слишком хорошо устроившихся тристанцев. Внимание всех сосредоточилось на двух символических случаях: Амбруаза, которому угрожала смерть, и Ральфа, которому угрожала любовь.
По правде говоря, все были уверены, что Амбруаз, муж Агаты, мучившийся саркомой, долго не протянет, и эта уверенность стала аргументом в пользу возвращения. Со времен основателя общины Уильяма никто на Тристане не умирал от рака, и все в Кэлшоте оказались единодушны в диагнозе болезни Амбруаза, считая ее типичным, присущим только внешним странам недугом. Разве капрал не привез ее отсюда? И Амбруаз наверняка тоже подцепил ее в Англии.
— Если вам будут говорить, — гремела повсюду Агата, — что на Тристане нет хирурга, отвечайте, что у нас нет и этих мерзких болезней.
Случай с Ральфом выглядел менее безысходным. Всем, кто его расспрашивал, он сквозь зубы отвечал:
— Что бы ни случилось, я поклялся отцу уехать с вами.
Оставшись теперь один в предоставленном его родителям доме, он пешком ходил из Кэлшота на завод и пешком возвращался с работы, готовил свой холостяцкий ужин и, вскочив на велосипед, мчался на свидание с Глэдис. Но всюду находились следящие за ним глаза. На острове всегда любили посплетничать, но источником этих сплетен была та добродетель, из которой множество британцев делают порок, — забота о счастье ближнего. Помимо всего остального, тристанцы, не признаваясь в этом, волновались из чувства общинной гордости: неужели их остров годится лишь для них одних? Разве велика была честь поставлять невест, надеясь, пока случится и наоборот? Чего же стоят все эти поощрения к возвращению, какой же бессознательный запрет таился в них, если одна-единственная мысль переехать на остров могла обескуражить невесту из Хэмпшира?
— Малышка провела ночь с Ральфом, — «по секрету» сообщила Сьюзен своей соседке. — Рано утром она на цыпочках выходила из дома. Но я уже встала и видела ее. Кто спит в доме, Нора, не спит нигде кроме.
— У нас да, — пробормотала в ответ соседка, — но в этой стране кто их разберет? Здесь даже ягненок не всегда удерживает овцу.
«Дело Ральфа» так и оставалось на этой стадии: исход его был неясен и живо обсуждался. Ральф уже не доверял себе, вынужденный с болью в сердце признавать, что после отъезда его близких ситуация совсем изменилась. Он хотел остаться, чтобы продолжать осаду Глэдис; но именно она осаждала его, ободряемая ожиданием, в котором видела полуизмену. Четыре раза приводила она Ральфа к своему отцу, водопроводчику в Дибдене, и каждый раз этот добряк заводил все ту же песню: дочь у меня только одна, мой мальчик, а клиентов слишком много, и, по правде сказать, зятю, который был бы мне помощником, перешло бы мое дело. Откровенные рассказы о горестях ремесленника, которому так нелегко найти серьезных работников и который, с большим трудом обучив их, через три года видит, как они превращаются в заводящих собственное дело конкурентов, неизменно дополняли его речи: уж наследник-то дела не бросит. Папаша становился назойливым. В свой пятый приход Ральф получил право на семейную сцену, забавно напоминающую ту, что семейство Твенов разыграло перед Глэдис.
— Ну, так когда же вы соединитесь? — громко спросил отец, пропустив несколько рюмочек.
— Это от меня не зависит, — ответил Ральф.
— А от кого же? — вмешалась в разговор мать. — Вы оба работаете, а вы, Ральф, как оставшийся в Англии тристанец, имеете право на государственную квартиру с мебелью. Чего же вы ждете?
У Ральфа не хватило мужества признаться, что он ждет парохода на Тристан. Он взглянул на часы и сказал, что им надо быть на водной станции в Эшлетте.
— Валяйте! — проворчал отец. — Но подумайте над тем, что я вам сказал.
— И ты как-нибудь выскажи ему все, что об этом думаешь, — прибавила мать, обернувшись к дочери.
День был испорчен этими разговорами. Как ни старался Ральф, под ярким солнцем катая Глэдис на лодке по Саутхемптонской протоке, ничто не могло ее развеселить. Им овладело уныние, вновь разбудив в нем чувство необычного. Вокруг десятки пар опускали весла в покрытую разводами мазута воду, где плавали коробки из-под сигарет и комки сальной бумаги. Что ему здесь делать, налегая на эти игрушечные весла? Ему не хватало пенистых брызг, волн, которые нужно было бы побеждать, той мощи моря, что сопротивляется твоей силе, позволяя вырывать у себя хлеб насущный, а не забаву, ему недоставало ощущения быстрого плавания, когда человек слился со своей лодкой, не хватало опасностей и свиста ветра. Мысль потерять Глэдис, которая молчала, искоса поглядывая на него, пугала его меньше, чем мысль потерять свою жизнь, вечно барахтаясь в этой грязной реке с прокопченными берегами. Мужчина приносит свою профессию, свой дом, свою семью. Ральф ничем другим Глэдис не обязан. Она вольна от этого отказаться, но и он тоже вправе передумать: решиться на это ему было бы тяжело, но он сделал бы это без злобы, неспособный упрекать Глэдис за ее покорность той своего рода тирании, которая, удерживая девушку в Англии, гнала его на Тристан. Неожиданно форсируя ход событий и слишком резко обращаясь с этой лодкой для любителей неторопливых прогулок, он повернул прямо к берегу. Глэдис сразу поняла, в чем дело, и, ступив на берег, первой бросилась в атаку.
— Я ошиблась, — сказала она. — Но и ты тоже. Неужели ты считаешь, что я способна отправиться на твой остров, чтобы похоронить себя там?
Ральф по привычке подхватил лодку, чтобы вытащить ее на берег. До него дошло лишь слово «похоронить». Когда все, что для одного представляется жизнью, другой называет смертью, разве между ними остается общее? К ним подошел лодочник. Ральф отдал ему свой талон, заплатил за два часа проката, хотя плавали они всего час пять минут, потому что каждый начатый час должен оплачиваться полностью. Затем повернулся к Глэдис и, не поднимая глаз, сказал: