Счастливый Цезарь
Шрифт:
– Да что же это такое?! – слышит он. – За что?! Ненавижу! Ооох! – орет и причитает. – Что же с тобой сделали, жизнь моя?! Откуда взялся этот мерзкий урод?
Стало Андрею Петровичу очень любопытно, к кому это она обращается. Пошел он в спальню, дверь открыл и видит – обнимает жена мертвое евойное тело, каким он был до своего превращения. Заливается слезами, от рыданий заходится и кричит: На кого ты меня покинул, любимый мой?!
Усмехнулся Андрей Петрович при виде такого, беспощадными глазами на нее смотрит и говорит:
– Вот и оставайся со своими трупными чувствами. Теперь вижу ясно – ты никогда меня не любила таким, каков я На Самом Деле! Тебе вот этот кусок благообразного тела дороже был моей душевной сущности…
– Хороша у тебя твоя душевная сущность! – так и зашипела она ядовито. – А еще меня животным обзывает! А ты, разве любил меня? На самом деле?!
– Вот и поговорили! – спокойно ей в ответ Андрей Петрович. – Теперь у меня хоть сомнений не будет, – и вышел от нее, дверь прикрыл без звука и хлопанья. Она там злобным визгом залилась и в дверь как пустит чем-то тяжелым. “Лампу разбила, дура!” – подумал Андрей Петрович и отправился в прихожую. Тут часы начали отбивать время, и он заторопился. Надел пальто, шарф замотал, шляпу и в зеркало на себя глядит. А там, конечно, жуткий карлик на него сразу двумя половинками лица так и пялится. “Какой ужас! – затосковал и заметался Андрей Петрович. – Как в таком виде показаться людям на глаза? Хорошо, хоть срам прикрыл, а то совсем неприличие одно… Может, не идти?” – мелькнула мысль, но такую мысль он тут же отбросил в сторону. “Если сейчас рубикон не перешагнуть – надо вешаться! Когда Это все пройдет. Тьфу!” – плюнул Андрей Петрович и поспешил от зеркала наружу в тот мир, где располагалось Учреждение, в котором он служил.
Сослуживцы
Влез Андрей Петрович в служебный автобус и, присев на заднем сиденье, огляделся. “Боже!” – поразился он в который раз и одновременно сильно приободрился. – Ну и уроды!”
Так воскликнул он беззвучно, рассмотрев тех, кто сидел с ним в одном экипаже.
В свою очередь, сидевшие с ним рядом тоже скользнули по нему взглядами, и у некоторых в глазах кое-что промелькнуло. Однако вмиг исчезло, если и отразилось у кого живое чувство. “Тоже приметили, – подумал Андрей Петрович, – но не все. Видать, кто про свое уродство знает, тот и в другом видит отчетливей, – догадался он. – А, может, и не так. Хорошо бы спросить кого, да неудобно… все равно, что про горб у горбуна выведывать…”
Тут бы Андрею Петровичу посовеститься, однако жажда знания его обуяла: видят они меня так же как я их или не видят? – горел он любознательным пламенем. Эх! Была не была, – решил Андрей Петрович и, переступая границы приличий внутри себя, подсел к своему сослуживцу – упырю, которого до сих пор знал, как человека порядочного. Тот покосился и хмуро кивнул в ответ на приветствие.
* * *
– Ты что такой мрачный? – спросил Андрей Петрович, для начала разговору. – Выглядишь вроде замечательно, а лицо тучей?
– Я не мрачный, – ответил упырь-сослуживец. – Я задумчивый… А выгляжу хорошо так, потому что приболел. В гробу вообще расцвету.
– Ну а я, как тебе сегодня кажусь? – прямо без обидняков спросил его Андрей Петрович. Сослуживец посмотрел на него равнодушно и ответил:
– Как вчера, так и сегодня ты мне кажешься, – и отворотил лицо в сторону.
– Неужели никаких ты перемен во мне не видишь? – стал допытываться Андрей Петрович от упыря-сослуживца правдивого мнения.
– А что, есть перемены? – усмехнулся, поворотив свою упырью рожу, сослуживец. – По-моему, ты всегда так выглядел, как сегодня. По крайней мере, для меня.
“Вот свинья!” – подумал Андрей Петрович, но не обиделся.
– Мы ж друзья, – тихо сказал он так, чтобы другие не слышали, – потому и спросил. Считается, что мы все люди, ну а взглянешь попристальней – порой такое углядишь.
– Ну и что ты во мне углядел? – поинтересовался сослуживец.
“Эх! Была, не была,” – подумал Андрей Петрович и возьми да ляпни:
– Ты сегодня прямо упырем выглядишь, – сказал он, – я даже забеспокоился.
Сослуживец повел в сторону Андрея Петровича глазом и спокойно ответил:
– Не знаю, может, я и кажусь тебе упырем, лично я себя за человека считаю, – сказал он. – Хотя, конечно, на нашей службе нетрудно кем хочешь стать…
Так он ответил, и Андрей Петрович понял, что сослуживец его не видит, а воспринимает по привычке. “Вот оно что! – вмиг озарило Андрея Петровича. – Других видит тот, кто себя видит!”
А сослуживец как-будто догадался о чем-то.
– Я не советую тебе, Андрей Петрович, – сказал он и снова повел набрякшим глазом, – разглядывать чужие обличья и сущности, не принято! Мы – чиновники жизни, в особенности должны стеречься и вершить дела, не взирая на лица. А сущности выяснять человеческие – это не наше дело! – повторил он снова и отвернулся от Андрея Петровича, тем самым, показывая, что больше говорить про это не желает.
– Это верно, – примирительно стал бормотать Андрей Петрович. – Не для того мы поставлены… у нас дела бумажные…
– Вот именно! – глухо отозвался упырь и смолк окончательно.
“Значит, это лишь мне мерещится и видится всякая чертовщины в себе и других! – осознал Андрей Петрович. – А все, что тут едут, может, и понятия про свою личность не имеют, не то что мою. Повеселел он, и совсем иным глазом легонько повел по сидевшим вокруг него, удостоверяясь. Страшное собрание ничтожнейших тварей ехало с ним в одном железном гробу на колесах.
“Ни одного человеческого лица!” – поражался он снова и снова, забывая про свою собственную двуличную ничтожность. “Что это за особенное собрание такое”, – дивился он, не переставая. Только у одного из них, у маленького лягушачьего вида человека, в черном плаще, вдруг смигнул один глаз, и в зрачках вспорхнуло птичкой любопытство, когда встретился с ним своим взором Андрей Петрович. Однако Андрей Петрович тут же глаза отвел.
Так, всю дорогу, пока они тряслись до места Службы, исподтишка, с превеликим интересом рассматривал Андрей Петрович обличья своих сослуживцев, сам защищенный их слепотой.
А и в самом деле, очень причудливые с ним ехали фигуры. У многих вообще ничего от человеческого не осталось под взглядом Андрея Петровича, так, скажем, огромная вша вместо человека или таракан с усами. Были и составные, как Андрей Петрович, наружности. Только у Андрея Петровича вдоль две личности были сложены, а тут поперек или наискось. Одна рука человечья, а другая лапа лапой, так и загребает, а сама личность пущена справа налево наискось вниз, этаким зигзагом… Что их всех роднило – это ничтожность размера в сравнении с человеческим. Допустим, по наружности вша была огромной, если с обыкновенной вошью сравнивать. В отношении человеческой величины настоящей – фигура была карликовая.