Счастливый доллар

Лесина Екатерина

– Слушай, а может, тебе уехать? Ну не совсем, а так, на время. Поживешь у тетки… или на даче. Машка говорила, что она дачу сдавать собирается, так я заплачу, а то и вообще сговоримся, – Ядка перестала чавкать и теперь хлюпала и шмыгала носом, как делала всегда, когда ела суп. Это была ее дурная привычка, которая когда-то бесила Агнешку точно так же, как Агнешкина манера сидеть на столе бесила Ядвигу.

– А работа? – отвечала Агнешка на полуавтомате. Мысли вдруг закрутились, словно там, в голове, кто-то плеснул масла в проржавелые шестеренки.

– Забей.

Я тебе справку сбацаю. И вообще, работу надо менять! Ты что, до конца жизни собираешься мотаться по коровникам? Машка говорит, что на бывших коммунистах собираются клинику открывать, ветеринарную, ну и…

Этот разговор был столь же привычен и привычностью своей позволил Агнешке отвлечься. Она бормотала, не то отказываясь, не то обещая подумать, и думала, конечно, тут же, да не о том.

Кто приходил к Ядвиге в аптеку? И зачем? И куда подевался, если…

– Ну все, пока. Завтра зайду, – пригрозила сестра и отключилась. Уже? Это надо было так задуматься.

Сделав себе бутерброд с подсохшим батоном, маслом и почти свежим сыром, Агнешка съела его, затем съела еще один, а на третьем – батон почти закончился и сыр тоже – ее весьма своевременно осенило.

Фотография! И письма.

Итак, первым погиб Илья. И кто тут будет Ильей? Если по логике, то самый старший. Выходит, как раз черноглазенький, обнимавший девушку. Агнешка, отыскав в тумбочке красный фломастер, нарисовала над головой парня. Потом, немного подумав, и над головой девушки тоже. Она ведь умерла? Старуха говорила, что умерла. Допустим, поверили.

Остались двое. Олег – это средний, его с трудом, но все-таки можно узнать. А раз так, то и ему красная метка.

Варенька умерла.

И старик умер.

А Антошка нет.

– Антошка, Антошка, пойдем копать картошку, – пропела Агнешка, чувствуя, как повышается настроение. Сработали ли бутерброды или чай помог, но теперь она поняла все или почти все.

Оставалось найти Семена.

Семен услышал звонок сквозь сон. Он отчаянно не хотел просыпаться, потому что именно там, в мути полусознания был счастлив. Во всяком случае, это состояние ближе всего подходило к определению счастья.

Никаких желаний. Никаких стремлений. Никаких издыхающих надежд. Нирвана от безысходности… но так лучше, чем страдать о несбыточном.

А телефон звонит-звонит.

Пальцы соскальзывают с корпуса и ошибаются клавишей. Семен хотел сбросить этот звонок, но вышло, что ответил. И после этого прятаться в себе стало как-то стыдно.

– Семен? Это ты? Ты же можешь говорить, да? Ты послушай, я не собираюсь навязываться! Дело совсем не в этом, а…

Жаль. Если бы она навязалась, у Семена был бы повод для встречи.

– Антошка! Антон в смысле. Их четверо было. И пятый, который водил. А потом появилась Варенька, и все соскочили.

Ее голос был похож на мокрый бархат, царапает и ласкает одновременно.

– И умерли! Я прочитала письма. Они у старухи были. А старуха – их бабка, понимаешь?

– Нет.

– Не важно, – отмахнулась Агнешка. – В общем,

он всех обыграл. Варенька не врала, она не убивала Олега. И ты не убивал. Это Антон. Я не знаю, где он был, но я знаю, где он сейчас. Дача. Малышченская дача – это такой старый дом отдыха. У меня мама туда ездила. И я тоже ездила, давно, когда еще работал он. А теперь, наверное, совсем забросили и…

– Я знаю, где это.

– Хорошо, – выдохнула Агнешка. – Мы должны проверить…

– Не мы. – Здесь Семен не собирался уступать, иначе перестал бы уважать себя. – Не мы, но я. Я проверю.

– А я?

– А ты дома сиди.

Не высидит. Попрется обязательно, значит… а пусть займется делом.

– Нет, лучше вот что, – Семен вытащил из кармана мятую визитку. – Найдешь одного человека и расскажешь ему. Пусть подъедет. На всякий случай.

Серега поймет. И с Агнешкой как-никак да управится.

Шериф

Разговор, которого не было

Подвиг? Слава? Да какая слава, мистер Шеви, побойтесь Бога. Да на моем счету куда более серьезные головы есть, которые думали, что уж им-то закон не писан, но встретились со стариной Фрэнком и передумали. Бонни и Клайд – это мелкая шваль, обезумевшая от крови, и гордиться тут нечем.

Да, им везло. Просто дьявольски везло, скажу я вам! Будто кто-то нашептывал, куда можно ехать, а куда нельзя. Мы сколько раз устраивали засады, и все без толку, но в Луизиане получилось иначе.

Сначала на меня вышел папаша Мэтвин. Он-то понял, что его драгоценному сыночку грозит за его проделки, и решил похлопотать. Ну я ему и пообещал индульгенцию. Не думайте, мистер, будто я на это дело с легким сердцем пошел. Метвин-то из беглых был, из тех, кто в смерти Кроусона виноват. А потом он еще счет пополнил, двоих офицеров застрелив, так что выпускать такого молодчика мне не хотелось. Ну а выбор-то какой? Или иду навстречу папаше, обещаю помилование – а Фрэнк Хеймер свое слово держит, – либо снова гоняюсь за Клайдом, аки пес за своим хвостом.

Ну да я все равно свое получил. В Техасе-то Метвина помиловали, это да, но Оклахома приняла его с распростертыми объятиями. Жалко только, что всего-навсего восемь лет дали, ну да жизнь покажет, как оно еще сложится.

Теперь порой думаю, что, может, и не следовало соглашаться на сделку? Они попались уже шестого мая, когда, наплевав на опасность, решили приехать в Даллас. По мамочке соскучились… раньше надо было думать про мамочку.

Ну да я о той встрече узнал от своих людей. А дальше все просто как дважды два. Ежели Бонни и Клайд погостили у своих, то, значит, и остальные захотят. Гамильтон к тому времени от них откололся, малыш Джонси сбежал после декстерсой стрельбы, Бак умер, а Бланш сидела. Ну вот с Метвином стоило попробовать. И я поперся в треклятую Акадию, которая в Луизиане.