Щит и меч Венеры
Шрифт:
— Вообще-то, мы вместе смотрели…
— Заткнись! Заткнись, смотри и слушай, а потом проваливай со своей Лизой хоть к черту, хоть к дьяволу, хоть в Австралию, хоть на Бермудские острова…
Он довольно бесцеремонно зажал мне рукой рот и толкнул на тахту. Сам сел рядом и уставился на экран, включив запись.
Я забралась на несвежее покрывало с ногами и прижалась спиной к шершавой стене.
Подальше от него. От чужого, далекого, ненужного мне Щита.
Я гордилась собой. Гордилась, что догадалась про эту кассету. Я гордилась этим в миллион, нет — в миллиард раз больше, чем когда завоевала корону первой красавицы России.
— Сергей, если ты видишь меня, значит,
Прости, наверное, я малодушен. Но унести эту тайну с собой я не могу.
Меня зовут Егор Титов. Да, да, я тот самый легендарный Тит, который в семидесятые годы выполнял в цирке невероятный трюк, который назывался «Прыжок человека-кузнечика». Впрочем, ты наверняка не знаешь артистов цирка тех лет.
Я объездил с гастролями весь мир. Мне аплодировали в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Токио, Амстердаме, Брюсселе. Люди покупали билеты исключительно на меня, хотя мой номер длился всего десять минут, тогда как все представление занимало два с половиной часа. Я всегда был уверен, что большинство зрителей приходят в цирк с тайной надеждой, что они станут свидетелями моей гибели. Этот момент не хотел пропустить никто.
Сейчас объясню, в чем заключался мой номер. На сцену я выходил в чалме, шароварах и широкой накидке. Все принимали меня за факира, и я действительно начинал показывать фокусы. Бездарные, простые, любительские фокусы: накрывал покрывалом пустые корзины, из которых потом выскакивали кролики и вылетали белые голуби. Я дурил зрителя с самоотдачей самодеятельного артиста. И когда зритель уже начинал откровенно скучать, вдруг гас свет. В эти секунды происходила смена декораций. За мгновение я успевал скинуть с себя костюм факира и когда свет зажигался, я стоял уже в тонком трико, с голым торсом и босиком. На сцене появлялся высокий забор с частоколом острых копий. По другую сторону забора стояла огромная чугунная сковородка. Зал взрывался аплодисментами, понимая, что скучные фокусы окончены и сейчас будет смертельно опасный трюк. Этот трюк длился секунды, но у всех захватывало дух, и по залу проносилась волна священного ужаса.
Двое парней в униформе разводили под сковородкой огонь. Сковородка раскалялась так, что этот жар чувствовали зрители, сидящие в первых рядах. Дно сковородки краснело. Освещение слегка приглушали, чтобы эта зловещая краснота была хорошо видна зрителям. Для убедительности на сковородку слегка брызгали водой. Вода шипела и испарялась в считанные секунды. Начиналась барабанная дробь. Я слегка подскакивал на месте, чтобы задать инерцию своему телу и… практически с места прыгал через забор. Одно неловкое движение, малейший просчет и я мог повиснуть на острых кольях. Но сложности начинались потом, когда я приземлялся на раскаленную сковородку. Тут медлить нельзя было ни секунды. Едва коснувшись ногами красного чугуна, я снова подлетал вверх, разворачивался в полете и прыгал обратно. Чтобы не получить ожоги, у меня оставалось на это меньше секунды. После многолетних тренировок подошвы ног у меня загрубели, и я мог оттолкнуться от обжигающей поверхности.
Повторяю, это был смертельно опасный номер, и руководство советского цирка оставляло его в программе выступлений лишь для того, чтобы показать буржуям безграничные возможности советского человека. Я без разбега прыгал в высоту своего роста и делал это два раза, причем во второй раз — отталкиваясь от раскаленного чугуна. Страховки никакой не было. Каждый раз я рисковал жизнью. Каждый раз мог погибнуть или поджарившись на сковороде, или напоровшись на металлические колья. Закончив трюк, я, как ни в чем не бывало, снова надевал костюм факира и под рев и аплодисменты зала покидал сцену. Я каждый раз в прямом смысле слова возвращался с того света. Но люди именно на это и приходили смотреть.
Смешно сказать, но прыгать с места я научился в детдоме. Наши воспитатели всех провинившихся сажали на три часа в темный, узкий колодец, не очень глубокий, но душный и сырой. Сидеть там было обидно и неприятно. Вот я и начал тренироваться. Для «разбега» там было полтора шага, не больше. В результате, наказание превратилось для меня в развлечение. Я научился выпрыгивать из колодца и все три часа положенного мне «карцера» травил байки с пацанами в туалете. Когда воспитатель за мной приходил, я уже сидел в «карцере», как ни в чем ни бывало. Кстати, никто из детдомовских так и не научился выполнять этот трюк. У меня от природы была какая-то фантастическая, невероятная прыгучесть. Меня так и прозвали — Кузнечик. Я и подумать тогда не мог, что буду зарабатывать этим на жизнь! Но вернусь к главному.
Это были гастроли в Лондоне. Стоял промозглый сентябрь. Лондон, и так не радовавший никогда хорошей погодой, встретил нас моросящим серым дождем. У нашей труппы планировалось лишь одно дневное представление, вечером мы должны были улететь в Москву.
Мой номер, как всегда, прошел на ура. И, как всегда, зал кричал «Браво!» с легким разочарованием, что у меня и на этот раз все получилось. Я вернулся в гримерку. После своего трюка я всегда шел в гримерку и выпивал стопку коньяка. Я поздравлял себя с тем, что остался жив. Ведь каждый раз, выходя на сцену, я мысленно прощался с жизнью. Но славу и деньги я умел зарабатывать только так. Я был молод, силен, безрассуден. Я верил, что все обойдется, но это не избавляло меня от страха и легкого замирания сердца, когда я выходил на арену.
В тот раз в гримерке сидел Алексей Петрович, наш директор. Я удивился. Во время представлений он никогда не заходил к артистам, а крутился за занавесом, у выхода на сцену, а то и вовсе сидел в зрительном зале, в первом ряду.
— Что, Алексей Петрович, пришли поздравить меня, что я снова остался жив? — усмехнулся я. С директором я позволял себе фамильярности — знал, что все зарубежные гастроли держатся только на мне.
— Садись. — Директор подошел к двери и запер ее на ключ.
Я пожал плечами и сел. После трюка я всегда чувствовал полную опустошенность и плохо соображал.
— Ты должен выполнить сегодня свой трюк еще раз, — сказал Алексей Петрович.
— Как?! — Я подскочил. — Я не смогу!
— Тебя никто не спрашивает, сможешь ты, или нет. Ты это сделаешь.
— Но у нас только дневное представление! Это прописано в контракте! Вечером мы улетаем в Москву…
— Ты должен сделать это не на арене.
— Что?!!
— Заткнись и слушай меня. Только заранее знай: согласишься — получишь хорошее вознаграждение в Союзе, нет… Прости, но считай, что работы у тебя нет. И не только в нашем цирке, но и в любом другом. Уж поверь, я сумею это устроить.
— Где и что я должен сделать? — хрипло спросил я.
У меня не было никакого желания навсегда расставаться с цирком. Влачить скучное существование фрезеровщика на каком-нибудь советском заводе я не хотел. А больше у меня за душой ничего не было — только умение невероятно высоко прыгать практически без разбега, да рабочая специальность, полученная в ПТУ.
— Через два часа за тобой приедет машина. Тебя выведут через черный ход и привезут на торжественное открытие ювелирного салона «Монарх». Салон открывает знаменитая ювелирная фирма с одноименным названием. Для привлечения внимания к этому событию, на открытии будет выставлен знаменитый «Черный Монарх» — самый известный в мире черный бриллиант, весом более ста карат. На его огранку у ювелиров ушло почти четыре года. Открывая салон, они хотят наглядно продемонстрировать свое мастерство. Бриллиант принадлежит ювелирной фирме и, конечно же, не продается. Другого случая его публичной демонстрации, скорее всего, не будет.