Щит земли русской

Буртовой Владимир Иванович

«Обманули князей, нукеров… Анбала убили, а покоя душе так и не сыскали, – размышлял Тимарь, ворочаясь на подушке. – Расспрашивал я нукеров, ходивших в Белый Город урусов. С теми колодцами урусы через неделю повалились бы на траву, как валятся осенние мухи при первом морозе! Не от страха перед колодцами увел я войско от проклятого города!»

– Коварные тмутараканцы! – выкрикнул Тимарь, не сдержавшись от прихлынувшей злости. – Должно, их лазутчики уследили-таки, когда кинулись мы на Кыюв! Теперь по нашим вежам гуляют безнаказанно!

Гонцы

принесли весть о нападении тмутараканских урусов на печенежские вежи в тот час, когда Анбал только что возвратился из голодного Белого Города. Еще неделю продержать город в осаде, и он упал бы к ногам кагана, как падает в траву откормленный осенний гусь, перенятый в воздухе меткой стрелой степного охотника!

Известие о тмутараканском нападении утаить не удалось, и родичи Анбала кинулись теперь со своими полками в угон за южными соседями-урусами. С оставшимися у Тимаря полками против дружины князя Владимира не устоять. Да вот сказывает брат Уржа, что и свои нукеры недобро шепчутся за спиной, чьей-то крови ищут. Чьей?

– Где же нам взять столько золота? – вздохнул Тимарь и поднял глаза на брата, а в них – тоска от ожидания близкой и неотвратимой расплаты за неудавшийся поход, за многие жертвы, не оплаченные добычей и большим полоном.

– Не о золоте, брат, речь теперь, – снова прошептал Уржа. – Если выставим золото, нукеры подумают, что скрыть хотели от них, нашим ворогам это будет на пользу. Надо найти виновного в неудаче похода. Не найдем – нас обвинят и по требуют крови. Тут уж родичи Анбала не станут дремать! Молодому Араслану власть князья не отдадут, в другом роду поищут достойного сидеть на подушке каганов!

– Чью кровь думаешь пролить? – спросил Тимарь, а сам в душе принял уже решение: потребуют нукеры его смерти – на колени встанет перед ними, повинится за свою старую глупость, но просить станет сберечь для будущей походной славы его сына Араслана. Пройдут годы, и сын сумеет взять свое, как сделал это он, оттеснив родичей старого Кури. – Я готов предстать перед войском, но ты живи и расти сына моего, брат…

– Это успеется, – ответил Уржа, удивленно посмотрев на Тимаря. – Думаю, греков отдать. Больше пока среди нас некого выдать.

– Торник – посланец императора, – возразил было Тимарь. – Не сотворили бы греки зла нашим вежам.

Но Уржа настаивал на своем:

– Не до нас теперь императору. Помнишь, сказывал Торник, что арабы большой силой идут на Византию. Вновь появится нужда в наших богатырях, десятки посланцев пришлет император и с богатыми дарами. А про Торника и не вспомнит даже. Что стоит жизнь одного? Тысячи таких гибнут в далекой нам Византии.

Тимарь опустил голову, думал, однако, недолго – прав брат, другого пути нет, а своя кровь дороже чужой, – согласился:

– Пусть будет так. Князьям раздай меха из возов грека, а войско пусть насытится кровью чужеземцев. А еще надо пустить слух среди нукеров, что привел грека к нам князь Анбал, что задумали они зло против своего кагана. Если кто и не поверит – не велика беда, зато недруги прижмут лисьи хвосты.

Морщинистое лицо Уржи наконец-то осветилось улыбкой надежды.

– Мудро решил ты, брат, – сказал он и, выйдя из шатра, послал Самчугу за Торником.

Едва Иоанн вошел в шатер, как сзади у него тут же появились два рослых телохранителя, недобро сверкнули обнаженные мечи. Торник хотел было приветствовать кагана, но Тимарь прервал его нетерпеливым жестом:

– Ты убеждал меня, коварный грек, что Русь как спелый плод у дороги, а сорвать его некому! – Тимарь говорил тихо, но Торнику стало жутко от его голоса. – Ты убеждал меня, подлый грек, что Русь – кошель при дороге, и нужно только наклониться поднять его! – продолжал Тимарь, а Торник опускался перед каганом все ниже и ниже: сперва голову склонил, затем надломился в коленях и влажными от пота ладонями коснулся мягкого ковра, но ковер не согрел Иоанна, наоборот, почудилось ему, будто все еще пахнет плохо вымытая кровь князя Анбала, пересиливая запахи копоти светильника и восточных натираний.

– Ты убеждал меня, что в Белгороде нет дружины, а конная застава числом мала! – возвысил голос Тимарь, наливаясь злобой против грека. – Теперь я знаю – тебя послал в степь русский князь. Ты обманул меня и будешь за это казнен!

Нукеры за стенами Белого Шатра притихли, перестали переговариваться вполголоса, слушая грозного кагана.

– О великий повелитель степи, – голос Торника задрожал, а сам он на коленях посунулся по красному ковру к Тимарю, – выслушай меня, и тогда…

Но Тимарь прервал его хрип несдерживаемым криком.

– Наслушался уже! Взять и бросить у шатра связанным! А утром будет казнь обманщикам. При всем войске. Вон ехидну с глаз долой!

– Пощади, о великий каган! – умолял Торник. – Рабом твоим буду бессловесным! Пощади-и-и!.. – хрипел грек и извивался в руках телохранителей. Но печенеги скрутили ему руки за спину, связали сыромятным ремнем и потащили к выходу. За шатром слышно было, как бросили на землю связанное тело, а когда грек застонал, кто-то из нукеров ударил его ногой и крикнул:

– Заткнись, ты! Мигом вырежу язык собакам!

И до утра все затихло, только ухал неподалеку в зарослях над Росью потревоженный многолюдством филин да изредка покашливал один из телохранителей, не в силах совладать с хворью. Тихо было, но Тимарь спал плохо. Слушал ровное дыхание сына пообок – Араслан спал, положив рядом готовый к действию меч и не сняв железной рубахи, скрытой под халатом. Ворочался с боку на бок, в размеренных шагах нукеров страшился распознать крадущиеся шаги наемных убийц, несколько раз поднимал голову с подушки, чтобы лучше слышать, и вновь забывался ненадежным, чутким сном.