Считай звёзды
Шрифт:
— Отпусти! Отпусти! — Райли выворачивается, ногтями царапая его ладони, и терпение парня заканчивается, когда девушка костяшками бьет его в нос, размахнувшись.
— Всё! Закрой рот! — грубо, сильно, совершенно неосторожно дёргает её, кажется, ощутив, как хрустят слабые кости, и Райли замирает от дикой боли в спине, чуть не взвыв. Она тяжело дышит, сжав веки, сидит, вытянув ноги, а ногтями продолжает впиваться в запястья Дилана, который не уступает по активности глотания кислорода. Смотрит в потолок, ощущая, как скачет чертово сердце. Безумие. Она — безумие. Что за чертовщина?
Финчер продолжает постанывать, мычать, словно внутри неё ещё сидит бешеный
Крепко сжимает руками тело крольчатины, пока новая волна агрессии не проходит, но та выражена куда слабее, поэтому перетерпеть легче, чем предыдущую.
Вновь успокаивается. Вновь только громкое дыхание.
Начинает ворочаться, но с усталостью, так что О’Брайен позволяет ей пошевелиться. Девушка болезненно мычит, так и не разжав веки, и поворачивается немного набок, чтобы снизить неприятные ощущения в спине.
— Мне немного больно, — шепотом из-за сорванного голоса. Дилан ослабляет хватку, вовсе прекращает держать, позволяя девушке самой расположиться, и делает она это медленно, осторожно, чтобы не усилить болевые покалывания. Голову укладывает ближе к плечу парня, щекой поерзав на жесткой ткани кофты, одной рукой держится за его колено, другой тянется к своей спине, забираясь под свитер, чтобы пощупать швы. Вроде, всё в порядке. Продолжает лежать, одну ногу сгибает.
Дилан молча сидит, находя время, чтобы утихомирить пульсацию в висках. Голова раскалывается на части. Чувствует, ее еще трясет. Аккуратно подносит пальцы к участку шеи Янг, нащупывает пульс.
Что ж, итог: Остин вряд ли еще попытается поднять тему отношений. Если вообще захочет говорить с Финчер. Выходит… И Робб, так как он — шестерка русого. Что Остин скажет, с тем кудрявый согласится.
У Райли отныне нет друзей?
А были ли они друзьями?
В поддержке Агнесс Дилан даже не сомневается. Он очень давно состоит в дружеских отношениях с этой рыжей бестией. Как и с Нейтаном. Эта троица с пеленок терпят друг друга. В положительном смысле.
Уходит в свои мысли, позволяя телу самому решать, что делать, поэтому, опомнившись, обнаруживает, как распутывает пальцами пряди волос девушки, которая в свою очередь так обессилена, что только и может напрягать грудную клетку для приема внутрь легких кислорода.
— И ты тоже, — шепчет ему в кофту, с тяжестью вздыхая. — Ты тоже воспользовался мной.
О’Брайен перестает играть с волосами девушки, с ощущением комка в горле смотрит на Райли, перенося ладонь на ее плечо. И мягко поглаживает его. Медленно, словно прося прощение.
— Мне очень жаль, — испытывает правильное волнение, когда повторяет попытку быть понятым:
— Я могу объяснить, — и затыкается, видя, что Янг приходит в движение, осторожно, лениво приседая. Девушка проводит ладонью по лицу, кинув взгляд за спину на парня, но в глаза не смотрит, оставляя голову слегка опущенной:
— Мне надоело всех выслушивать, — хмурит брови. — На сегодня точно достаточно, — поднимается, устало шагая к лестнице. С нее хватит. Надоело. Достаточно
Но стоит признаться. В тот раз им двигало желание сделать неприятно, но не Райли, а матери. А вышло наоборот. И всё потому, что парень струсил, не зная, во что всё выльется. Он колебался между заботой о Лиллиан и какими-то на тот момент неясными чувствами к девчонке. И конечно выбрал мать. Тогда выбрал мать. А как бы поступил сейчас?
***
Волнение ребенка за родного человека объяснимо. Детям нужна малейшая причина, чтобы довести себя чуть не до слез, когда кажется, что с близким происходит нечто неприятное. Я был таким же параноиком, сколько себя помню, но человеческий организм — до охерения крутая вещь. Зря многие люди утверждают, что ненавидят себя за какие-то определенные недостатки, в то время как их сознание всеми силами старается позаботиться о благополучии. Самое ощутимое лежит на основе невралгии. Тут два пути: родившись с крепкими нервами, под гнетом обстоятельств они изнашиваются, доводя тебя до трясучки, или же они развиваются, становятся мощнее. Не могу с уверенностью заявить, что воспитал в себе холодную устойчивость, но утверждаю — тревога о матери, как о человеке, не беспокоящимся обо мне, проходит быстро. Если раньше я слышал ее крик, плач ругань и сразу мчался узнать, что происходит, то сейчас спокойно сижу за столом, без активного сердцебиения разбирая новую тему по биологии. Столько лет опыта, столько лет повторения одного и того же. Осточертело. Пусть мать сама разбирается с проблемами, которые сама себе устраивает. Ей бы немного бараньей упертости крольчихи. Может, и жизнь повернулась иначе, а так она не просто наступает на грабли, она, блять, скачет на них.
Вывожу круги карандашом в углу страницы учебника, висок подперев кулаком.
Баран-кролик. Как упрется, так не оторвешь.
Уже битый час взрослые ругаются в комнате. И я толком не вникаю в суть раздора, думаю, они начинали с поверхностной проблемы, постепенно переходя к глобальным недугам их отношений. Мать так рвет глотку, будто ждет, что кто-то придет постоять за ее мнение. Но я не приду. Сколько раз мне херачили по роже? Вряд ли Митчелл ударит ее, но он явно нехило выпивает, пока они орут друг на друга.
Грохот.
О, вот и мольберт мать обронила. Всё как всегда.
Дверной хлопок. Не отвожу равнодушного взгляда с текста параграфа, когда разгневанная женщина врывается ко мне в комнату, оставив дверь распахнутой, рассчитывая, что ее будет слышать каждый житель дома.
— Ты знаешь, что он мне тут предъявил?! — ладно, мать реально на грани. Интересно, что ее так вывело? Впервые такое вижу, поэтому лениво вздыхаю, обратив на нее внимание. Женщина ходит по комнате, ладонью потирая горячий лоб. Уверен, ее мозг кипит.
— Сказал, что своим пребыванием здесь я несу убытки!
Ну, очевидно. Людей в этом доме стало в двое больше, следовательно, и затраты выше. Не нужно быть дохера умным, чтобы понять это.
— Говорит, я должна вкладываться! — она рассказывает с такими эмоциями, думаю, если бы стоял ближе, был бы окутан ее плевками. — Я не могу выйти на работу! Я еле хожу! Он предложил продавать картины. Мои картины!
Опять вздыхаю, молча и спокойно наблюдая за нервным передвижением матери, которая наконец причаливает к моему столу громко стуча ноготками по деревянной поверхности. Губу закусывает, с силой сдавливая зубами.