Щуки в море
Шрифт:
— Вот насчёт «учёной дамы» я и хотел поговорить. Ты же всё прекрасно знаешь. Да все знают, видно уже, что шестой месяц! Ну куда полезла девочка, ей девятнадцать только! Хоть бы доучилась сначала, всё ведь за три года позабывает. Какая уж тут «учёная дама»… — Кресов виновато опустил голову. — Мой грех, а искупать она будет, вся жизнь под откос!
— Она тебе сказала?
— Конечно. Хочет, понимаешь, вернуть ту девушку! Ладно бы ещё детей любила, так нет же, говорит —
— Андреич, да ладно тебе! — улыбнулся Виктор. — Ну какие три года? Год только пропустит, ну так парни, если в армию идут, тоже пропускают. И Светлане работу бросать не надо.
— В армию? — саркастически усмехнулся Виталий Андреевич. — Ну да, ты служил, и я служил, да только детей у тебя нет, а у меня есть! Поверь, женщинам тяжелее, чем мужикам в армии. Ребёнок, знаешь, такой командир, которому никакие уставы не писаны! Каждые полчаса боевая тревога, я же помню. Если с армией сравнивать, так только с нештатной ситуацией, когда часового выставили на пост и не сменяют!
— А он, понятно, не имеет права сам уйти с поста, — понял аналогию Страж Драконов. — Нет, всё штатно будет. Солдат же в армии не один, товарищи рядом? Ну так и Даша не одна.
— Михалыч, ну херню же несёшь! Что значит «не одна»? Ты ж служил, знаешь, что новобранца никто в караул не поставит, солдат хоть какой-то опыт должен иметь! А кто у вас с опытом? Алина от детей почище Даши шарахается, по ней же видно. Аня вроде добрая, так сама ребёнок ещё! Лена? Ещё младше. Только Ната более-менее, но ведь у неё тоже детей нет, откуда опыту взяться? — Кресов знал далеко не всех фей и не упомянул ни Инессу, ни Лейлу.
— Оно, конечно, так, — Виктор слегка погрустнел. — Но Даше придётся заниматься только младенцем, вся бытовуха будет не на ней. Не ссы, Андреич! Прорвёмся!
* * *
Над Гремонским нагорьем, как всегда в конце зимы, свистел ветер, и появившейся в распадке между высокими холмами девушке пришлось поплотнее закутаться в плащ. Слезились от ветра глаза, начали коченеть ноги, и сразу замёрзли руки, но на руках у неё были кольца с зелёными самоцветами, и девушка не отступила.
«В родном Тапалоне сейчас хоть не так холодно», — думала она, медленно проходя по распадку. — «И дочь князя всегда могла подняться в тёплую горницу, выпить горячего молока с мёдом… Да только дар у меня!» — Лесная Сестра довольно быстро нашла нужное место и принялась ковырять лопаткой мёрзлую землю.
«Ланни…» — слёзы в прищуренных глазах девушки стояли уже не от ветра — ей вспомнилась младшая сестра, умершая месяц назад. «Не смогла я её спасти, не бывает такого дара — отбить невесту у Белого Жениха! Но многих и многих — смогу!» — через несколько минут она откопала какое-то корневище.
«Хороший харвит!» — довольная собой Лесная Сестра убрала лекарственный корень в поясную сумку. — «И как раз самый целебный — выкопан в самом конце зимы. Ещё, что ли, поискать?» — даром бывшей миретанль Тениллы было видеть, даже под землёй, нужные растения.
— Ханисетль! — вышедший из-за каменной осыпи человек, по виду местный горец, был усталым и измождённым. — Ханисетль, — повторил он. — Прошу, появись у мирета Гарласа!
— А что с ним? — встревожилась Тенилла.
— С нами, ханисетль! Со всем народом, — человек горько усмехнулся. — Ты откуда родом? Небось из Ниметара?
— Из Тапалона. И полной феей стала совсем недавно.
— Не знаешь, значит, как мы живём, — вздохнул горец. — Тапалон… Море триамы, крестьяне досыта хлеб едят.
«Если бы! Далеко не всегда досыта», — подумала Лесная Сестра, доставая из сумки две лепёшки и кусок вяленого мяса.
— Хансат? — горец недоверчиво смотрел на хлеб. — Для нас и триама — роскошь. Спасибо! Только я сам есть не буду, детям отнесу.
— Благословение Лесных Сестёр! — Тенилла ласково улыбнулась. — Где сейчас Гарлас?
* * *
Ветер, предвещавший последние морозные дни, проносился и над крестьянским домом близ Касамы, таская высокую печную трубу за растрёпанную косу дыма и яростно раскручивая крыльчатку анемометра на башенке Таниссы, удивлённо выводившей в журнале наблюдений рекордные «14.3»[9]. Он сдул весь снег с ровной земли, сразу начавшей подмерзать, и подступился к последнему клочку, огороженному какими-то странными решётчатыми конструкциями. Порыв за порывом пытался он оголить и этот клочок, но вихрящийся снег, наталкиваясь на препятствие, всё время падал обратно, и в конце концов ветер отступил.
С рассветом дверь дома открылась, и из неё вышли женщина с ведром и девочка с корзинкой, только что записавшая в журнал скромные «2.9». Стуча ногами по мёрзлой земле, они пошли к низкому строению через двор.
— Нисси! — заметив, что на улице мороз, женщина обеспокоилась. — Как ламхинам триамы насыплешь, сразу отцу скажи, чтобы поле посмотрел!
— Доброе утро, о-фенетль! Я смотрела уже, не надо, — послышался женский голос.
— Юлли! — обрадовалась девочка. — Всё хорошо?
— Да, всё в порядке, снег не сдуло.
— Доброе утро, ханисетль Юллия! — повернулась женщина, не забыв украдкой погрозить дочери пальцем. — Опять ты с печеньем… Мне-то оставьте! — она пошла в стайку доить хилетль.
Лесная Сестра постучалась в дом:
— О-фенет, я посмотрела поле. Щиты сработали как надо, снега над хансатом где-то четыре-пять бурамов[10].
— А я-то думал — баловство всё это! — с облегчением пробурчал Паланир, которому всю зиму пришлось не только учиться писать, но и, по личной просьбе Нисталя, делать щиты для снегозадержания.