Сделка
Шрифт:
Легкая усмешка пробежала по лицу графа, когда он заговорил:
— Насколько я могу судить, у Джорджа было какое-то количество собственных денег. Но скорее всего их источник все тот же — неплохое приданое супруги. Впрочем, какое это имеет значение сейчас?
Я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.
— Какой он все-таки бесхарактерный, ваш кузен, — произнесла я со вздохом. — Бог ему судья…
И снова наступило молчание.
— Возможно, у вас есть основания так говорить, — сказал после паузы Сэйвил. Я открыла глаза, — Сужу не по
Граф согласно кивнул, но было видно, что он не поверил мне ни на йоту. Разумеется, я была не вправе упрекать его за это, однако раздражение сдержать не сумела.
— Я отправляюсь спать, — сухо сказала я, поднимаясь с кресла. — Ответ дам завтра утром.
— Прекрасно.
Он встал одновременно со мной. Мы стояли, глядя друг на друга, нас разделяло футов шесть потертого, выцветшего ковра.
Внезапно мне захотелось как-то загладить свою холодность.
— Оставляю вас наедине с бутылкой хереса, милорд, — произнесла я подчеркнуто любезно и, кивнув в сторону двух шкафов с застекленными дверцами, добавила:
— Здесь найдется кое-что, если вам захочется почитать.
Было еще только начало десятого. Наверняка он привык поздно ложиться и поздно вставать. Что касается меня, то я уже в шесть утра бываю на ногах.
— Благодарю вас, миссис Сандерс, — с необыкновенной учтивостью ответил Сэйвил. — Вы очень любезны. Будем надеяться, — продолжил он с улыбкой, — что к утру буран стихнет.
Мне трудно описать улыбку Ральфа Мелвилла, графа Сэйвила, могу лишь сказать, что она подействовала на меня сильнее, чем выпитый бокал хереса.
— Спокойной ночи, милорд, — пробормотала я.
— Спокойной ночи, миссис Сандерс.
Я торопливо вышла из комнаты, стараясь, чтобы мое поспешное отступление выглядело по возможности достойно.
Когда я вошла в спальню Никки, чтобы пожелать ему доброй ночи, он стоял у окна, вглядываясь в ночную темень.
— Снег все еще идет, мама, — сообщил он. Я тоже подошла к окну. Снег валил вовсю, ветер тоже не стихал; было слышно, как он гудит в трубах.
— Боюсь, наши гости не сумеют завтра уехать, если так будет продолжаться, — сказала я самой себе.
— По-моему, он хороший человек. Верно, мама? — произнес Никки.
— У тебя все хорошие, — ворчливо ответила я.
— Может, так оно и есть? — предположил мой чудесный сын.
Вместо ответа я обняла его и погладила по мудрой не по летам голове. Если я попытаюсь уверить вас, что мой Никки — один из самых добрых и отзывчивых мальчиков на свете, вы, пожалуй, решите, что я рассуждаю предвзято. Но мое мнение могут подтвердить и другие, в том числе наш викарий мистер Ладгейт, который просто обожает Никки и часто говорит, что из него вышел бы превосходный священнослужитель.
Никки поднял на меня глаза, голубые и чистые, как предвечернее летнее небо, и ангельским голосом спросил:
— Разве он не нравится тебе, мама? Я уклонилась от прямого ответа:
— Просто я не знаю,
— Я покажу ему завтра нашего Скуирта, — пришел мне на помощь сын.
Я поцеловала его в светло-шоколадную шелковистую макушку.
— Тебе пора в постель.
Он на мгновение прижался ко мне.
— Спокойной ночи, мама. Увидимся вместе с солнцем.
Это была наша традиционная, ставшая почти ритуальной фраза.
— Увидимся вместе с солнцем, дорогой, — повторила я.
Я подождала, пока Никки уляжется, и потом зашла в комнату графа — удостовериться, что миссис Макинтош поддерживает там огонь в камине. Пламя было достаточно ярким, постель приготовлена. Рядом, в комнате Гроува, тоже все было в порядке — тепло, и трубы не слишком дымили.
Я не сразу легла в постель, оказавшись у себя в спальне, и довольно долго сидела возле камина, завернувшись в одеяло, размышляя о том, как поступить, какой ответ дать завтра графу Сэйвилу относительно этого чертова завещания, свалившегося как снег на голову.
Пока что я не сомневалась лишь в одном: Никки ничего не должен знать о человеке, который носил имя Джордж Мелвилл, лорд Девейн.
Глава 3
Когда я открыла глаза на следующее утро, снегопад продолжался. Я растопила камин и оделась, с удовольствием ощущая его приветливое тепло.
Мистер Макинтош уже растопил плиту на кухне. Я присела к дубовому столу и съела большую миску овсяной каши, прежде чем отправиться на конюшню кормить лошадей.
Небо только-только начинало светлеть, превращаясь из черного в свинцово-серое, снег валил с тем же упорством, что и вчера. Сугробы возле конюшни доходили мне чуть ли не до пояса.
«Проклятие! — ворчала я себе под нос, с большим трудом пробираясь сквозь снежные завалы. — Что делать с моим гостем? Чем занять его сиятельство в течение целого дня?..»
Пришлось разгребать снег, чтобы открыть ворота конюшни, и, когда я наконец вошла туда, лошади встретили меня дружным радостным пофыркиванием. Я зажгла фонарь, а затем несколько жаровен, наполненных древесным углем, и вскоре воздух в конюшне заметно потеплел. Взобравшись по лестнице на сеновал, я принялась сбрасывать оттуда сено прямо в стойла. Ржание больших лошадей сделалось еще громче и радостнее, и только два несчастных пони в дальнем углу конюшни жалобно похныкивали.
— Иду, иду, имейте терпение, — успокаивала я их, но они были безутешны, пока не получили своей доли душистого корма.
Мир и покой воцарились в конюшне. Единственным звуком, нарушавшим безмятежную тишину, было дружное веселое хрумканье. Его не мог заглушить однообразный вой ветра, доносившийся снаружи.
Мне было хорошо. Я улыбалась. Я любила эти утренние часы в конюшне, они приносили успокоение.
Дверь с грохотом открылась — вошел Джон Гроув.
— Господи, миссис Сандерс! — воскликнул он. — Что это вы поднялись ни свет ни заря? Я бы сам присмотрел за лошадьми.