Сдвиг времени по-марсиански (сборник)
Шрифт:
— Уже не работаю,— прервал его Барни и вернулся к сломанному экскаватору. Первая попытка убить Палмера Элдрича оказалась неудачной. Будет ли у него еще когда-нибудь такая возможность?
И была ли у него такая возможность сейчас?
Он пришел к выводу, что ответ на оба эти вопроса будет один — «нет».
В тот же день, ближе к вечеру, колонисты из Чикен-Покс собрались, чтобы вместе принять наркотик. В торжественной обстановке, при напряженном молчании присутствующих, порции чуинг-зет были поделены между всеми.
— Тьфу,— скривившись, сказала Фрэн Шайн — Отвратительный вкус.
— Подумаешь, вкус,— нетерпеливо бросил Норм, кладя в рот свою порцию,— Кажется, ты права,— добавил он,— вкус как у протухших грибов.— Он стоически проглотил слюну и продолжал жевать.— Гэк,— сказал он мгновение спустя, и его вырвало.
— Без набора...— начала Хелен Моррис.— Где мы окажемся? Просто где-нибудь? Я боюсь,— быстро говорила она.— Мы будем все вместе? Ты уверен, Норм?
— Кого это волнует? — сказал Сэм Риган, пережевывая свою порцию.
— Смотрите на меня,— сказал Барни Майерсон.
Они с любопытством повернулись к нему, что-то в его голосе заставляло их подчиняться.
— Я кладу чуинг-зет в рот,— сказал Барни.— Вы видите, как я делаю это? — Он начал жевать.— Теперь я жую.
Сердце его громко стучало.
«Боже,— подумал он.— Удастся ли мне выйти из этой истории невредимым?»
— Да, мы видим,— сказал Тод Моррис, кивнув.— Ну и что? Собираешься лопнуть, или взмыть в воздух, как Элдрич, или еще что-нибудь?
Он тоже начал жевать свою порцию. Все уже жевали, все семеро, увидел Барни. Он закрыл глаза.
Открыв их, он увидел склонившуюся над ним жену.
— Я еще раз спрашиваю,— сказала она,— ты хочешь второй «Манхэттен» или нет? Если хочешь, то мне нужно приготовить еще льда.
— Эмили,— неуверенно сказал он.
— Да, мой дорогой,— язвительно сказала она.— Каждый раз, когда ты так произносишь мое имя, я знаю, что ты собираешься прочитать мне очередную лекцию. Что на этот раз?
Она уселась на диван напротив него и разгладила юбку — яркую, в бело-голубую полоску, которую он купил ей на Рождество.
— Я готова,— заявила она.
— Никаких лекций, обещаю,— сказал он.
«Неужели я в самом деле такой? — подумал он.— Постоянно произношу тирады?!»
Пошатываясь, он встал с дивана и схватился за стоявший рядом торшер, чтобы не упасть.
— Ну и накачался же ты,— заметила Эмили, смерив его взглядом.
Накачался. Этого слова он не слышат со студенческих времен, оно давно уже вышло из моды, но Эмили, естественно, продолжала его употреблять.
— Сейчас,— сказал он так отчетливо, как только мог,— говорят «надрался». Запомнила? Надрался.
Он неуверенно подошел к кухонному шкафу, где они держали алкоголь.
— Надрался,— повторила Эмили и вздохнула. У нее был грустный вид, он заметил это и спросил, что случилось.— Барни,— начала она,— не пей столько, хорошо? Называй это как хочешь, накачался или надрался, это одно и то же. Думаю, что это я виновата: ты столько пьешь, потому что я тебе не подхожу.
Она слегка потерла кулаком правый глаз — знакомый жест, выражающий беспокойство.
— Дело не в том, что ты мне не подходишь,— сказал он.— Просто у меня высокие требования.
«Меня научили много требовать от других,— подумал он.— Требовать, чтобы они были столь же уважаемы и уравновешенны, как я, а не руководствовались исключительно эмоциями, без всякого самоконтроля.
Ведь она художник,— сообразил он.— Вернее, так называемый художник. Это больше соответствует истине. Жизнь художника без таланта».
Он начал смешивать очередную порцию, на этот раз бурбон с содовой, без льда; он лил виски прямо из бутылки в шейкер, а не в бокал.
— Когда ты начинаешь наливать себе подобным образом,— сказала Эмили,— я знаю, что ты злишься, и сейчас начнется. Ненавижу это.
— Ну так и иди отсюда,— ответил он.
— Черт бы тебя побрал,— бросила Эмили.— Я не хочу никуда идти! Ты не мог бы просто...— она сделала беспомощный жест рукой,— быть более милосердным, относиться ко мне с большим пониманием? Научиться не обращать внимания на мои...— голос ее сорвался, она чуть слышно добавила: — Мои неудачи.
— Ведь я не могу их не замечать,— ответил он,— как бы мне этого ни хотелось. Ты думаешь, мне хочется жить с кем-то, кто не в состоянии ничего довести до конца? Например... А, к черту все это.
Какой во всем этом смысл? Эмили все равно не изменится, она была просто обычной неудачницей. Ее представление о хорошо проведенном дне ограничивалось гончарным кругом, жирными, напоминающими экскременты красками и руками по локоть в липкой серой глине. А тем временем...
Время уходило. И весь мир, включая сотрудников мистера Булеро, а в особенности его консультантов-прогностиков, все больше отдалялся от Барни Майерсона.
«Я никогда не стану консультантом в Нью-Йорке,— думал он.— Так и буду торчать здесь, где ничего, абсолютно ничего нового не появляется. Если бы удалось место прогностика моды в Нью-Йорке... Моя жизнь имела бы какой-то смысл,— осознал Барни.— Я был бы счастлив, поскольку занимался бы работой, при которой мог бы полностью применить свои способности. Чего, черт возьми, я еще мог бы желать? Ничего, это все, о чем я прошу».
— Я ухожу,— сказал он Эмили и, поставив бокал, направился к шкафу и снял плащ с вешалки.
— Ты вернешься, прежде чем я лягу спать?
Со скорбным видом она проводила его до дверей квартиры в доме номер 11139584 — считая от центра Нью-Йорка,— где они жили уже два года.
— Посмотрим,— сказал он и открыл дверь.
В коридоре кто-то стоял: высокий, седой человек с выступающими стальными зубами, неподвижными глазами без зрачков и сверкающей искусственной рукой, торчащей из правого рукава пиджака.