Сеанс длиною в жизнь
Шрифт:
– Наденька, не хорошо что-то мне… Ой, не хорошо… - задыхаясь твердила старушка, глядя на состояние которой, я и сама готова была отдать Богу душу, но решительно взяла себя в руки «Спокойно, Надежда Мироновна, это всего лишь приступ паники и ничего более!».
– Василина Степановна, родненькая, возьмите себя в руки. Дышите глубоко. Вздоооох… Выыдох… Вздооох… Выдоооох. Повторяйте за мной. Гоните от себя плохие мысли, ведь все же хорошо. Все в полном порядке. – Достав с кармана мятную конфету, которые я всегда таскала с собой, на всякий случай, я протянула ее старушке. – Держите, и медленно рассасывайте. Отвлекитесь от того, что вам неприятно. Подумайте о хорошем. Например о Рыжике, смотрите, как сладко ему спится в пути, а ведь совсем еще
Василина Степановна послушно послала леденец в рот. Будучи занятой процессом рассасывания и старательно вслушиваясь в мои слова, паника понемногу стала ее отпускать. Цвет лица приходил в норму, как и дыхание.
– Ну вот. Так на много лучше. – Держа в своих ладонях руку Василины Степановны, я чувствовала, что легкая дрожь ее все же не отпустила.
– Наденька, спасибо вам за все, но… Я что-то уже сомневаюсь в правильности нашего решения… И, вы правы, все вокруг действительно прекрасно, намного лучше чем в военное время… Надежда, вынуждена признать, я безумно трушу. Какой-то неведомый страх завладел всем моим телом и душой. Боюсь, не перенесу такой встречи с прошлым…
Василина Степановна вновь менялась. Прямо на глазах, эта женщина опять начинала задыхаться.
– Василина Степановна, вы меня, конечно, извините, но моя задача, как психотерапевта, помочь вам, и именно это мы и приехали сюда делать. Вы должны освободиться от груза сожаления и перестать упрекать себя в том, что ваш Юра ушел раньше. Вы не могли подарить ему жизнь еще раз, как это произошло в сорок четвертом. Простите за жестокие слова, но пришло его время. Вы же должны достойно прожить остаток вашей жизни, сберегая все самое-самое, в своем израненном, но познавшем истинную любовь сердце. Вы поведали мне прекрасную историю вашей жизни. Вам хотелось ею поделиться, вновь пережить, ощутить это далекое прошлое. Так что вам мешает сегодня ощутить все в полную мощь, чтобы отпустить? Вы должны все это увидеть, пережить и сохранить самое-самое, в душе. А потом, найти место для чего-то нового. Для кого-то из настоящего, а не из прошлого. Но для того чтобы не доживать, а жить, вы должны сейчас с головой окунуться во всю прелесть и горечь давно минувших дней. Так что берем себя в руки, и не спеша отправляемся на прогулку по Гарбузину. Кстати, подскажете, куда именно мне нужно будет свернуть, чтобы попасть к вашему бывшему жилищу?
Ничего мне не ответив, Василина Степановна лишь едва заметно улыбнулась. Видно было что женщине трудно совладать с собой, но в то же время, ей были приятны все мои слова.
– Кажется, приехали. – Слегка притормозив у покосившейся синей таблички с надписью «Гарбузин 4», констатировала я. – Что ж, теперь слушаю вас, куда нам дальше?
– Наденька, езжайте по указанной дороге, а как дома завиднеются, я подскажу, - без особого энтузиазма прошептала Василина Степановна, а ее рука активно массировала левую грудь, именно там, где находилось ее доброе и любящее сердце.
Дорогу, по которой мы въезжали в ее деревню, назвать асфальтированной язык не повернется. Но моя малышка не зря же «жук», медленно, но уверенно доползла до первого деревенского дома. Как ни странно, но это не была «избушка на курьих ножках», как мне представлялось выглядят деревенские дома, это был шикарный, обложенный белоснежным кирпичом дом, скорее всего даже двухэтажный. О том, что под крышей этого дома не томится всякий хлам, свидетельствовал маленький балкончик во французском стиле с огромными вазонами красочных петуний. Полагаю, чердак обустроен великолепно и в нем точно не хранят ни сена, ни соломы.
От любования домиком, меня оторвала Василина Степановна:
– Езжай прямо, минуя дом Лопуховых, ежели это еще их владения. А дворов через десять-пятнадцать, свернешь на лево. Дальше подскажу по факту. Я ведь почти сто лет здесь не бывала, могло многое
– Хорошо. Слушайте, а ваша деревня, совершенно не такая, какой я ее себе представляла. Думала у вас тут три улицы в два ряда стареньких хижин, а уже при въезде – такая красота. Домики прям – один в один! Да и в самой деревне асфальт отличный и люди такие опрятные ходят. А мне почему-то всегда казалось, что в деревне грязь и нищета. Вы уж простите за прямолинейность.
– Так оно и было в те годы, когда я здесь жила – грязь, нищета и море боли. Люди в основном были не счастливы и утомлены до невозможности, какая уж там красота… Есть особо было нечего, да и наряжаться не во что. А дома, действительно были такими, как ты представляла себе, разве что у Гарбузовых и Москаленко приличные хоромы были… Но я умудрилась и в таких условиях найти свое счастье. Не смотря на полное отсутствие в ежедневных пейзажах ярких красок. Все было черно-белым, мрачным, но что уж тут поделаешь, коль война тогда была. А в послевоенное время я ни разу здесь не появилась. Даже к батюшке с вопросом ходила «Не беру ли грех на душу, не навещая мамину могилку?», и услышала в ответ «Совершенно не важно, где мы поминаем наших умерших предков, в каком краю, главное чтобы поминали и помнили. Они везде нас услышат. А могилка, могилка это всего лишь бугорок земли с прахом. Души ведь в небесах, а небеса везде, где не подними голову, хоть в Китае, хоть в Америке». Так, услышав слова успокоения, я более не порывалась проведать этот край, а в церковь регулярно хожу, да свечки за умерших ставлю. Панихиды заказываю. Где отец схоронен, мне ведь даже не ведомо, так что я просто поминаю их с мамой всегда в одной и той же церквушке и всегда вместе. Надеюсь, они хоть на небесах встретились и обрели друг друга.
О том, что я уже знаю, где схоронен ее отец, я решила пока не говорить. Старушка и так была чуть жива от переживаний, что уж еще больше масла в огонь? А вот когда она все же избавится от боли и ее глаза наполнятся не слезами горьких воспоминаний, а самых теплых, тогда я ее еще больше порадую.
– Василина Степановна, в нужный поворот я уже вписалась. Что дальше? – я не стала поддерживать разговор о слишком болезненных воспоминаниях.
– Ой, Наденька, погоди минутку. Дай осмотреться.
– Старушка с любопытством вглядывалась в деревенские дворы. Ее глаза постепенно начинали светиться возбуждением, а рука с района сердца незаметно исчезла. – Господи, подумать только, как все отстроено и современно! Я не узнаю ни одного дома. Да и как я могу их узнать, коль тех домов, что были раньше, уже и в помине нет. Дааа, навели красоту… От былой нищеты ничего не осталось. Езжай и дальше прямо, а у дома Домны, крайнего на этой улице, свернешь вновь на лево. А там и мое пепелище должно показаться.
Только когда Василина Степановна упомянула о пепелище, я вспомнила, что они с Юргеном ведь сожгли свой дом. Дом, где они познакомились, где они были когда-то счастливы и где когда-то их оболгали. Господи, я ведь совершенно выпустила из головы момент того, что будучи юными, они просто бежали от людских не добрых взглядом и слов. Окрыленная прекрасной историей любви длиною в целую жизнь, я совершенно выпустила из виду, что в Гарбузине, кроме встречи с Юргеном и нескольких недель до смерти матери, у Василины Степановны ведь ничего радостного не было. Она потеряла здесь мать, узнала о гибели отца, познала всю «прелесть» людского сквернословия… А я возьми и брось ее в этот очаг горестей!
Мне захотелось прокричать «Стоп!» и резко развернуться в обратном направлении, но было поздно что либо менять. «Господи, ну какой из меня на хрен – психотерапевт! Если я только хуже делаю!» - промелькнуло в голове, а глаза моментально скользнули на заднее сиденье.
Совершенно неожиданно для меня самой, на лице Василины Степановны я увидела легкую, едва уловимую улыбку и некое тепло. Паника окончательно ее отпустила. Было видно, что нахождение в этой деревне ей начинает нравиться.