Седьмая жертва
Шрифт:
– Не шепчитесь, – не оборачиваясь, встрял Гурген Арташесович, – и где вас, молодежь, воспитывают? Вот, рыбочка моя вуалехвостая, твой неопознанный трупик. Значит, про причины смерти я вам все уже рассказал, два огнестрельных ранения в область сердца. С какого расстояния стреляли… это нам экспертизочка пришла сегодня утром… это вот… тут… – Он схватил с полки еще одну папку и ловко извлек из нее скрепленные листы. – На вот, сама прочтешь. А по моей части в трупике полный набор всех мыслимых, а также неизвестных пока науке заболеваний. Желчнокаменная болезнь, хронический гепатит, микрокровоизлияния в вещество мозга,
Ну надо же, думаю, такой с виду приличный, одежда чистая, опрятная, даже, я бы сказал, новая, и волосы помыты, и стрижка свежая, и брился он часа за два до смерти, а под одежкой-то – ну бомж бомжом, если не хуже. И как можно было так себя запустить? Болел и не лечился, в организме никаких следов фармакологии, один алкоголь.
– И много алкоголя? – поинтересовалась Настя.
– О-о-о, вот насчет крови нам экспертизочка пришла… – Гурген Арташесович снова зашелестел страницами и забормотал себе под нос, отыскивая нужное место:
– Пришла нам экспертиза наша долгожданная, красавица наша, пришла, прилетела на крылышках из нашей лаборатории… Ага! Алкоголя-то не так чтобы уж очень. Вполне умеренно. Можно сказать, покойный перед смертью был слегка навеселе. Не более того.
– А насчет еды?
– Кушали мы перед кончиной обильно и разнообразно. Минут за тридцать-сорок до наступления трагической развязки мы приняли внутрь широкий ассортимент пищевых продуктов, поскольку все это было еще не переваренное, то могу с высокой вероятностью предположить следующее: пиццу мы кушали, огурчики с помидорчиками, что-то вроде пельменей или котлету в тесте, грибочками не побрезговали, рис тоже употребили, еще что-то тестообразное, подозреваю, что макароны, ну и дальше по мелочи. Что еще тебе рассказать, звездочка моя сияющая?
Зарубин не выдержал и прыснул. Он относился к Насте с огромным уважением и глотку перегрыз бы всякому, кто скажет о ней дурное слово, но и при всем своем пиетете ему трудно было представить, как эту тридцативосьмилетнюю (и по его представлениям, уже почти старую) тетку можно называть звездочкой.
Тем более сияющей. Сияющая – это когда глаза горят, сверкают, а у Каменской они светлые, спокойные, словно… притухшие, что ли. Ну надо же, звездочка!
– Хочешь, татуировочки покажу? – продолжал между тем Айрумян. – Трупик у тебя с богатым прошлым, на зону не меньше трех раз ходил, но не в России.
– А где? В Швейцарии? – пошутила Каменская. – Или, может, на Канарах?
– Где-то в бывших союзных республиках. Ты потом посмотри по справочнику, такие татуировки делали не то в Казахстане, не то в Киргизии.
Разумеется, документы Айрумян им не отдал, все заключения экспертов должны направляться следователю, но записи сделать позволил.
– Ксерокс бы сюда, – вздохнул Зарубин, – снимали бы копии по-быстрому, а то вот кропай тут от руки…
– Трудитесь, юноша. – Старый эксперт назидательным жестом ткнул пальцем в лежащий перед Сергеем бланк с приклеенной к нему фотографией, с которой оперативник срисовывал татуировку. – Труд должен быть в тягость, иначе он превратится в хобби, и вы перестанете понимать, за что вам зарплату платят.
Не ищите легких путей в жизни.
А кто ищет-то? Он, что ли, Серега Зарубин? Да если бы он искал легких путей, то уж точно в розыске бы не работал. Скажет тоже, старый перечник…
– И скажите спасибо, юноша, – продолжил Гурген Арташесович, – что я вам фотографию предоставил. А ведь мог бы этого и не сделать. И пришлось бы вам рисовать прямо с натуры, уткнувшись носом в труп. А труп после вскрытия, как известно, выглядит особенно привлекательно.
Сергей обиженно вздохнул и, высунув кончик языка, принялся срисовывать сложный узор, вытатуированный на ноге покойника.
Она была лучше всех на свете, моя мама. Самая умная, самая добрая, самая красивая. Ни у кого не было такой мамы, как у меня.
Она хотела, чтобы у меня все в жизни получалось, и с самого детства, как только я начал хоть что-то соображать, повторяла:
– Сыночек, необходимо постоянно тренировать ум, тогда ты сможешь стать тем, кем захочешь. Но к этому нужно готовиться с самого раннего возраста.
Я не очень это понимал сначала и, когда мне было четыре года, заявлял:
– Я хочу быть летчиком! Давай будем готовиться к летчику.
А мама смеялась и говорила:
– Это ты сейчас хочешь стать летчиком. А вдруг пройдет время, и ты выберешь себе другую профессию? Ты не захочешь больше становиться летчиком, а время-то упущено. В шесть лет я понял, что она была не так уж не права.
Когда папа привел в гости своего друга-геолога, этот человек так потряс меня рассказами о тайге и минералах, что я решил стать именно геологом. А в семь лет я почему-то решил, что должен стать артистом.
– Ты еще много раз передумаешь, – говорила мама, – а пока нужно овладевать самыми разными знаниями, которые пригодятся тебе в любой профессии. Нужно развивать память, Сообразительность, наблюдательность, логическое мышление, и тогда ты без труда освоишь любую науку.
В первый класс я пошел, умея не только бегло читать и справляться со всеми арифметическими действиями, я еще и очень прилично рисовал, играл на пианино, лопотал по-немецки и обыгрывал отца в шахматы. Я не был вундеркиндом, во всем этом была заслуга только моей любимой, моей чудесной мамы, которая занималась со мной с утра до вечера. Занятия не были мне в тягость, мама придумывала разные увлекательные игры, и мы просто играли, играли упоенно, весело, расами, а мне и в голову не приходило, что во время этих игр я чему-то учусь и что-то запоминаю. Уже потом, когда я стал постарше, бабушка объяснила мне, что мама всю жизнь интересовалась развивающими играми и сама их придумывала.
– Чем бы ты ни занимался, – говорила мне мама, – ты должен быть в своей профессии самым лучшим, только тогда сможешь уважать себя и тебя будут уважать другие люди.
Человек, которого не уважают другие, недостоин носить нашу фамилию. Все в нашем роду делали свое дело на «пять с плюсом», и ты должен достойно продолжить традиции нашей семьи.
Мама всегда была рядом со мной. Когда меня отдали в ясли, она была там нянечкой, когда я ходил в детский сад, она работала там воспитательницей, когда я пошел в школу – она устроилась туда же учительницей младших классов.