Седьмая жертва
Шрифт:
Теперь я и сам в этот легион влился.
Короче говоря, кредит вернуть я не сумел, пришлось продавать квартиру, потому как кредиторы оказались людьми на редкость суровыми, непреклонными и безжалостными. Жить стало негде, я получил клеймо неудачника, и жена от меня ушла, забрав сына, к более перспективному дельцу, который обещал послать мальчика учиться за границу.
А я устроился сторожем в подмосковном оздоровительном лагере, который работает только летом и в зимние каникулы, а остальное время стоит пустой и законсервированный. Но охранять его все равно надо. Это место мне подыскали люди, которые тоже «влипли», но несколько раньше, и уже точно знали, как решать проблему отсутствия жилья. Я даже не подозревал, сколько в Московской области сторожей, охраняющих «объекты» исключительно из-за того, что негде жить, а жить
Вот таким образом я, человек с высшим образованием, еще совсем недавно счастливый муж и отец, сотрудник штаба одного из московских УВД, превратился почти в бомжа. Я не хотел мириться с этим и надеялся на то, что обязательно поднимусь снова, нужно только чуть-чуть удачи, совсем немножко везенья.
Опасаясь повторять уже однажды совершенные ошибки, я не дергался и не кидался в авантюры, но продолжал надеяться, попутно охраняя детский лагерь.
Только вот тоска по вечерам становилась все нестерпимее…
Наверное, именно от этой тоски я начал привечать настоящих бомжей, нуждающихся в месте для ночлега. Конечно, я не зазывал их специально и не развешивал по окрестным деревням объявления «Сдаю угол», они приходили сами, и я их не гнал. Предоставлял свою плитку, чтобы они могли приготовить себе жалкую еду, давал стаканы и тарелки. Иногда топил баню и водил их помыться.
Они скрашивали мое угрюмое одиночество своей бессвязной болтовней, в которой вранья было больше, чем букв в произносимых ими словах. Они пичкали меня рассказами о былых успехах и покинувшей их по несправедливости мировой славе, все они были в прошлом или артистами (художниками, писателями), или крупными начальниками, или на всю страну известными ворами или еще кем-нибудь в том же духе, если среди них были женщины, то непременно в прошлом первые красавицы, у ног которых валялись с мольбами о любви самые известные все те же артисты (писатели, художники) и крупные руководители. Я не верил этим россказням, но они меня забавляли и развеивали хоть ненадолго грызущую тоску. Самое же главное было в том, что, видя этих опустившихся, пропивших мозги, никому не нужных людей, я понимал, что отличаюсь от них.
Пока еще отличаюсь. И до тех пор, пока это отличие ощутимо, со мной еще не все кончено, у меня есть надежда. Мне нужно было постоянно видеть их, чтобы чувствовать: я не такой, как они. Это давало мне силы.
С самого утра моросил холодный дождь, настойчиво напоминая о том, что тепло и солнце остались далеко позади, а впереди меня ждет долгая темная зима, безрадостная и одинокая. Но лучик надежды забрезжил, и я с нетерпением ждал вечера. В восемь часов должен прийти этот человек, во всяком случае, он обещал. И я надеялся, что не обманет. Он забрел в эти края вчера вечером, заблудился в поисках соседней деревни и постучал в дверь моей сторожки. Я и сам не заметил, как мы разговорились, впрочем, теперь со мной этот фокус проделать нетрудно, я охотно вступаю в беседу с каждым, спасаясь от одиночества. Я пригласил его зайти погреться и выпить чаю, он охотно согласился. Слово за слово, и через час я рассказал ему свою горестную эпопею с несостоявшимся благосостоянием. Он искренне удивлялся, говорил, что человек с моими данными не должен работать сторожем, это смешно и унизительно. Как будто я сам этого не знаю! Новый знакомый обещал поспрашивать у своих друзей-предпринимателей, которым нужны работники в охрану или службу безопасности и которых не смутит отсутствие у меня какой бы то ни было прописки, а также мой катастрофический провал в организации собственного бизнеса.
– Бог мой, вы молоды, имеете высшее образование и опыт работы в милиции и похоронили себя заживо в этой глуши! Как можно так относиться к себе! – приговаривал он.
Что я мог ему ответить? Что у меня нет даже приличного костюма, в котором я могу явиться на собеседование к работодателю? Что денег, которые мне платят как сторожу, едва-едва хватает на то, чтобы не умереть с голоду, и я цепляюсь за предоставленное мне бесплатное жилье в виде плохо обогреваемой сторожки с
Кажется, мой вчерашний гость понял это и без моих объяснений.
– Вы видели фильм «Адвокат дьявола»? – спросил он, как мне показалось, совсем не к месту.
– Не видел, – ответил я, почти рассердившись.
Ну в самом деле, какой, к черту, адвокат дьявола может быть в этом захолустье? У меня тут что, видеосалон? Крошечный черно-белый телевизор, который я оставил себе после продажи дачи (дача, естественно, ушла на погашение все того же долга, к которому приросли немалые проценты), – вот и вся моя техника.
– Знаете ли, там есть замечательный пассаж. Один главный герой, он же дьявол, говорит другому, преуспевающему адвокату, который до сих пор не проиграл ни одного дела и стремится выиграть очередной процесс во что бы то ни стало, даже принеся в жертву близких людей, только чтобы сохранить репутацию человека, у которого не бывает неудач: может быть, тебе пора проиграть? Самый большой грех – это грех тщеславия.
Если бы я еще умел краснеть, я бы, наверное, сделался пунцовым. Этот потерявшийся путник оказался чертовски проницательным.
– После полутора лет, проведенных здесь, я забыл, что такое тщеславие, – пробормотал я, не очень, впрочем, уверенно.
– Надеюсь, – усмехнулся гость. – Тщеславие суетно. Вы даже не замечаете, как, предаваясь ему, вы постепенно переходите границу и впадаете в другой грех – гордыни. И тем самым вы прочно оседаете в прошлом, пускаете в нем корни и уже не можете двигаться вперед.
Это было для меня слишком сложно, я совершенно не понял, что он имеет в виду, поэтому в ответ промолчал. Но гость был не дурак, он правильно расценил мое молчание и после паузы продолжил:
– Сидя здесь и не желая никому признаваться в своих неудачах, вы, конечно, сохраняете лицо перед своими знакомыми. Они не знают, где вы и что с вами, и полагают, что у вас все в порядке и вы давно уже греетесь на солнышке у собственного бассейна где-нибудь на Кипре. Эти люди – из вашей прошлой жизни, сегодня они ничего для вас не значат, они не мешают вам и не помогают, вы с ними не общаетесь, но вам важно, что они о вас будут думать.
Вот это я и называю оседанием в прошлом. Вы можете оставить все как есть, но подумайте: а вдруг вы завтра умрете? Прямо здесь, в этой вонючей холодной сторожке. Или какой-нибудь заезжий отоморозок вас застрелит, просто потому, что у него плохое настроение. И вы будете лежать здесь несколько недель, пока вас не обнаружат. Кто будет вас хоронить? Много ли желающих выбивать для вас место на кладбище, оплачивать похороны? Хорошо, если найдутся такие доброхоты, в противном же случае вам придется стать очередным учебным пособием для студентов мединститута. Вас законсервируют, высушат и будут каждый день тревожить ваш прах, показывая, где находится печень, почки, селезенка, где проходят вены и артерии. На вашем теле будут учиться делать вскрытия. Вероятно, вам, работнику милиции, хорошо известно, насколько эстетична сия процедура. А ведь перспектива, которую я вам нарисовал, более чем реальна, если вы не забудете о своей гордыне. Принять помощь никогда не стыдно.
– Принять помощь не стыдно, – согласился я, – но только я не могу ее просить. Понимаете?
– Вполне, – кивнул он. – И поэтому вы сидите здесь, посыпаете голову пеплом и упиваетесь собственным несчастьем. Я всегда почему-то думал, что в милиции служат те, кого обычно называют «человек действия». А вы не такой.
Вы готовы провести подобными образом остаток жизни, только чтобы не признаваться в своем провале и не просить ни у кого помощи. Для вас это унизительно. Поразительная чувствительность!