Седьмое небо (Большая игра)
Шрифт:
Голос был низкий и теплый. Шубин вдруг подумал, что этот голос похож на дорогой коньяк в широком бокале.
— Мне хотелось бы прояснить ситуацию вокруг интервью господина Кольцова нашей газете…
— Нет никакой ситуации, — ответил Егор любезно, — и интервью никакого не будет. Пока по крайней мере.
Он нашел наконец свою запись в ежедневнике. Там была фамилия Леонтьев и никакой Шевелевой не было. В трубке помолчали.
— Егор Степанович, в пресс-службе утверждают, что именно вы не даете разрешение на интервью, но это по меньшей мере странно. Наша газета поддерживала Тимофея Ильича
Егор слушал только голос, напоминавший французский коньяк, и совершенно не вникал в смысл слов. Он знал, что разговор этот ничего не изменит и никакого интервью не будет, что бы ни сказал ему теплый и низкий женский голос. В данный момент с прессой вполне можно и не заигрывать. Егор знал, что даже если он поссорится со всеми журналистами на свете, пресс-служба в два счета с ними помирится, когда они вновь понадобятся.
— Госпожа Шевелева, — произнес он, смутно сожалея, что голос в трубке умолк, — наше решение не имеет никакого отношения ни лично к вам, ни к вашей газете. До процесса никакой информации обнародовано не будет. Ни в вашей газете, ни в любой другой. Мы понимаем, что создаем вам определенные неудобства, но наше решение окончательное, и, боюсь, мы не сможем его изменить.
— Дело не в неудобствах, — решительно заявила она. — Дело в том, что вы теряете имидж открытой и демократичной компании, а пресса этого никогда не прощает.
Ничего себе!
— Уверяю вас, наш имидж переживал и не такие потрясения, — пробормотал Егор и пожалел об этом. Почему-то девица на том конце провода с ее коньячным голосом странно беспокоила его.
— Вы недооцениваете прессу, Егор Степанович, — задушевно произнес голос в трубке. — Мне ведь ничто не мешает дать в завтрашний номер статью о том, как окружение господина Кольцова скрывает информацию. Причем написать это я могу так, что все моментально заподозрят, что в вашей компании происходят какие-то ужасные вещи.
Господи, да она никак пытается взять его за горло!
— Вы меня шантажируете, госпожа… — он заглянул в ежедневник, проверяя фамилию, которую он предусмотрительно записал, — Шевелева? Или просто угрожаете?
— Я не шантажирую и не угрожаю. — Голос утратил коньячную мягкость и стал похож на горький шоколад — твердый, гладкий, в блескучей серебряной обертке. — Я пытаюсь понять, почему вы не хотите, чтобы Тимофей Ильич общался с прессой.
Интересно, она записывает разговор или нет? Скорее всего записывает, конечно. На секунду Егор почувствовал, что всей душой разделяет нелюбовь шефа к журналистам.
— Наше нежелание общаться с прессой на данном этапе обусловлено только интересами дела. Конечно, мы не придаем особого значения прискорбному инциденту с господином Долголенко, — так звали директора завода “Янтарь”, — но нам не хотелось бы, чтобы пресса делала какие-то выводы до начала слушания дела в суде.
— Вы опасаетесь, что всплывут неприятные подробности, которые смогут повредить репутации господина Кольцова?
— Никакие подробности, связанные с господином Долголенко, Тимофею Ильичу повредить не могут, — сказал Егор мягко. — Но, согласитесь, очень неприятно, когда получаешь неожиданный
В трубке замолчали.
Егор усмехался, рисуя в ежедневнике рожи.
Он виртуозно умел менять тон — с самого официального на самый задушевный. С самого грозного на самый нежный. И ни горький шоколад, ни старый французский коньяк не имели при этом никакого значения.
— Вы… расцениваете обращение директора “Янтаря” в суд как удар в спину? — осведомился голос.
— Никаких комментариев, — заявил Егор.
Повисло молчание, которое Егор Шубин не собирался прерывать. Пусть молчит сколько угодно. Раз уж он вынужден был ввязаться в этот разговор, он доведет его до победного конца.
— С вами трудно разговаривать, Егор Степанович, — неожиданно вздохнули в трубке, и Егор перестал рисовать рожи.
Очевидно, эта Лидия Шевелева неплохая журналистка, потому что она тоже виртуозно меняла интонации, на ощупь как бы примеряясь, пытаясь установить, на что в конце концов клюнет этот сухарь, не умеющий общаться с прессой.
— Мы выпустим пресс-релиз, — пообещал Егор, которому неожиданно надоел разговор. Он не любил, когда кто-то пытался нащупать его слабые места да еще так откровенно. — Следите за нашими сообщениями.
— Буду следить, если больше ничего не остается. Скажите, а ваш бойкот средств массовой информации не распространяется на программу “Зеркало”?
“А, дьявол тебя возьми! При чем здесь “Зеркало”? Я ничего не знаю ни про какое “Зеркало”!”
— Боюсь показаться неоригинальным, — заявил Егор холодно, — но все же повторюсь — никаких комментариев.
— Означает ли это, что бойкот все же существует, но на отдельные средства массовой информации не распространяется?
— Это означает то, что означает, — Егор старался быть терпеливым, — никаких комментариев.
— Ясно, — подытожили в трубке. — Вы сослужите вашему шефу плохую службу, если будете с ходу отметать журналистов, Егор Степанович.
— Спасибо, что предупредили. — Егор захохотал, еще не донеся трубку до аппарата.
Наверное, она услышала, как он захохотал, эта леди с голосом, похожим на теплый французский коньяк. Даже скорее всего услышала. Но, елки-палки, никто уже много лет не учил его жить и не пытался так откровенно заставить плясать под свою дудку.
“Что происходит на свете, а? Вчера ночью я подрался у подъезда собственного дома, сегодня почему-то разговариваю с никому не известной журналисткой, трачу на нее время и сдерживаюсь из последних сил, чтобы не начать оправдываться!
Да, и еще “Зеркало”, о котором она говорила. Что там надумали в пресс-службе? Он не даст разрешения на интервью даже Ларри Кингу из Си-эн-эн, не то что “Зеркалу”… Хотя шеф вроде дружит с ведущим этого самого “Зеркала”. Или это не он дружит, а его жена?..”
Егор несколько секунд подумал.
Ситуация требовала прояснения. В конце концов, он привык быть последовательным.
Он нажал кнопку и негромко сказал в селектор:
— Соедините меня с Игорем Абдрашидзе.
Так звали зама по прессе. Егор не слишком его любил, потому что Абдрашидзе был ближе к шефу, чем сам Егор, и следовательно, имел больший вес и влияние.