Седьмое небо (Большая игра)
Шрифт:
— Какое тебе дело, начал я колоться или нет? — спросил он. — От наркоты скорее сдохну, то-то ты обрадуешься.
— Дима! — прикрикнул дед. Егор взглянул на него с подозрением.
Дед очень боялся их ссор и, когда они ссорились, старательно прикидывался дряхлым, больным стариком, которому еще в пятьдесят третьем году доктора прописали полный покой. Братья знали, что он прикидывается, но все-таки верили ему и старались ссориться так, чтобы он об этом не знал.
— А бабок у тебя полно, — продолжал Димка все тем же тоном. — Что тебе триста зеленых? Один раз в
— Дима! — страдальческим голосом укорил дед. — Как ты разговариваешь!
— Нормально! — отрезал Димка. — Подумаешь, триста баксов…
Егор доел омлет, попил воды из высокого стакана и за майку поднял Димку со стула. Стул грохнулся на пол.
— Егор! — простонал дед сзади.
— Это не твое собачье дело, на что именно я трачу свои деньги, — проговорил Егор отчетливо. — Я их зарабатываю, а не ворую и не нахожу на улице. Я не желаю иметь дела с твоим окружением. И с тобой я бы даже разговаривать не стал, если бы не дед. Так что пока ты в моем доме, веди себя прилично, понял, братик?
— Понял, отпусти! — Скосив глаза, Димка дернулся и освободился от хватки брата. Егор посмотрел на свои ладони, которые опять закровоточили.
За что ему такое наказание? За какие грехи?
— Давай, — сказал он брату. — Валяй. Откуда взялись триста долларов и почему они их с меня спрашивали?
Димка поднял упавший стул, сел на него верхом — слава богу, хоть носки не стал под нос совать — и заскучал.
Дед достал из ящика с лекарствами пузырек и стал капать в рюмочку прозрачную жидкость. Остро запахло валерьянкой и еще какой-то дрянью.
Егор уже понял, что ничего объяснять брат не собирается, да ему и не особенно хотелось слушать.
Наверное, это было неправильно. Наверное, нужно выпытать у него все, принять какие-то адекватные меры, заставить раскаяться и ступить на правильный путь, привести поучительные примеры из собственной жизни или из жизни героев Гражданской войны. Ничего этого Егор делать не стал.
У него не было сил.
Он хлебал противный растворимый кофе, рассматривал брошенную на столе газету “Коммерсант” и мечтал лечь спать.
— Дима, — тихо сказал дед, — ты что, не понимаешь, что ведешь себя просто непозволительно? Что за истории? До чего дошло?! До уличных потасовок?! О чем ты думаешь? Ты бы хоть объяснил нам, в чем дело…
— Да ничего я не хочу вам объяснять, — устало ответил Димка, и Егор поднял на него глаза. — На х… вам нужны мои объяснения?! Деньги у тебя больше просить никто не будет, не бойся. И эти верну. Завтра разберусь со всеми и верну…
— Ну да! — Егор поднялся и выплеснул остатки кофе в раковину. — Ты разберешься. Ты бы для разнообразия в институт сходил, может, там чего новое проходят. Мне завтра с утра работать, а я тут с вами валандаюсь, как нянька…
— Я сейчас уеду, — заявил Димка и с вызовом взглянул Егору в глаза. — Я не к тебе приезжал.
— Это мы уже слышали, — пробормотал Егор. — Дед, ты объясни ему, что квартира на охране, и если он сейчас начнет в дверь ломиться, приедут менты и нам разборок
В ванной Егор с наслаждением почистил зубы, уставшие за день от кофе и сигарет, и только залез в горячую, исходившую успокоительным паром воду, как в дверь поскреблись и на пороге показался дед.
— Что это ты так задержался? — спросил Егор сердито. — Я думал, ты сразу притопаешь меня жалобить. Ну? Какую он тебе историю рассказал на этот раз?
Дед вынул из корзины свежее полотенце и тихонько положил на край черной ванны, в которой лежал Егор.
— Мать его выгнала, — сказал дед жестко. — Две недели назад. Он жил у какого-то Дрона, но три дня назад его выгнали и оттуда. Одну ночь он переночевал у подружки, вторую на вокзале, но там его забрали в милицию, потому что у него не было с собой паспорта.
— Били?
— Не знаю. — Дед присел на пуфик и пригорюнился. — Идти ему некуда, он даже вещи забрать из той квартиры не хочет.
— И что я должен делать? — спросил Егор злобно. — Рыдать над его горькой судьбой?
Он всегда злился, когда не знал, что делать. Что делать с Димкой, он не знал совершенно.
Димка вышел из-под контроля, когда ему было лет десять, и с тех пор загнать его обратно никому не удавалось, да никто особенно и не старался.
Маргарите — их общей матери — на Димку было наплевать. Отец его, как и отец Егора, растворился в необозримых российских просторах сразу после Димкиного рождения. Двадцатилетний Егор заниматься новорожденным братом не мог — он тогда только-только пришел из армии, поступил в университет и жил с дедом, потому что жить с матерью не мог никогда.
Димка с первого дня своей жизни был никому не нужен и всем мешал.
— Пусть поживет у нас, Егор, — попросил дед жалобно. — Ну куда он пойдет? Сразу в тюрьму?
За этот просительный дедов тон Егор неожиданно и остро себя возненавидел.
Дед, не задумываясь, взял его к себе, когда жизнь с матерью стала невыносимой. Он растил его — занимался с ним геометрией, лечил от постоянных ангин, которые мучили Егора, когда ему было пятнадцать, приезжал к нему в часть на присягу, привозил колбасу и яблочное варенье собственного сочинения, переписывал за него курсовые работы в университете, когда у внука не хватало сил. Егор сразу стал работать и уставал так, что иногда засыпал в лифте, потому что там было тепло и качало.
Дед сделал из него человека, не дал пропасть и теперь так смиренно просит, чтобы он оставил у себя собственного брата!
— Дед, — сказал Егор, вытаскивая из пенного тепла поджарое длинное тело, — не страдай ты так, ради бога! Я чем виноват? Что ты мне на психику давишь? Пусть остается, мне-то что? Я дома бываю только по ночам, да и то не каждый день. Охота тебе с ним возиться — возись, только не смотри глазами скорбящей Божьей Матери…
— Как же я могу с ним не возиться? — спросил дед, глядя в запотевшую черную стену. — Он мой внук. Такой же внук, как и ты. Он не виноват, что у его матери… так много трудностей.