Седьмое небо
Шрифт:
…Пыш видел, как босоногий мальчик бежит по бескрайнему розовому полю, которое нигде не начинается и нигде не заканчивается, в руках у мальчика сачок и он ловит им голубых и салатовых фей, которые со звонким смехом улетают от него, едва успев ущипнуть за нос или ухо, и каким-то умиротворённо-счастливым блаженством веет вокруг, не смотря на то, что неба здесь тоже нет, здесь вообще ничего нет, акромя поля, которое нигде не начинается, а, следовательно, нигде и не кончается, – бескрайнее поле, так сказать, широкое и свободное; Пыш захотел пошевелиться, чтобы как-то определить самого себя здесь для самого себя же, но это не получилось, он не обратил на это никакого внимания и продолжил наблюдать за весёлой и безмятежной игрой мальчика с феями: бескрайнее чистое поле и звонкий, счастливый детский смех, звенящий над всей этой благодатью: Пыш почувствовал, как огромные синие глаза его подернулись влажной плёночкой, и одновременно-неожиданно
…или бывает?..
Так или иначе, но за мерзопакостным чувством тревоги тут же родилась у Пыша – всегда трезво мыслящего и здраво настроенного – депрессия (болезнь Западных Земель, разнесённая вкруг всех Миров вирусом прогресса, сиречь цивилизации), и услышал он тогда хлопочущий, словно крылья ветра, звук, приближающийся с каждой секундой, и что-то зловещее было в этом звуке, какая-то скрытая угроза, будто кто-то ходит под окнами одинокого лесного дома, когда ты дремлешь в холодной постели и никак не можешь проснуться… Звук нарастал, приближался, становясь громоподобным, то есть, заслоняя собой все запахи и цвета непроницаемой плёнкой страха.
– Не-е-т! – истошно закричал Пыш, уже понимая, что происходит, но с ужасом определив, что не слышит собственного голоса и вообще не ощущает своего верного доселе тела! он в панике попробовал вновь нащупать свои члены, биополя ушей, но какая-то болезненная онемелость нейтрализовала все его усилия, сведя их на 0.3; а звук, между тем, всё приближался, и вот уже и босоногий мальчик с сачком услышал этот грохот, и феи перестали смеяться и с тревогой, которая по мере усиления громкости таинственного звука, превращалась в панику, смотрели в полевую даль, откуда и доносился устрашающий звук; в следующий миг из воздуха материализовался металлический голос и сообщил о чём-то безжизненно, а потом все увидели гигантского стального дракона с длинным хвостом и широким пропеллером на спине, вращающимся со скоростью противного звука, который он и издавал, дракон приближался, и уже видны были его холодные черты, тускло поблёскивающие в этой мирной благодати, его чёрная чешуя растопырилась воинственно и он, изогнувшись в свежем воздухе, направился к мальчику и феям, онемевшим от ужаса.
– Не-е-т! – снова заорал Пыш, пытаясь пересилить ту боль, что сковала и его голос, и его тело, которое по-прежнему отказывалось слушаться мозг, но тщетно, и Пышу оставалось только бездвижно и молча наблюдать за воинственно приближающимся к мальчику драконом, уже разинувшем свою пасть: Пыш словно бы был здесь, совсем рядом, и одновременно далеко, словно всё это происходило на его глазах, но он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что он совсем в другом месте и максимум, чем может касаться всего происходящего, так это тем, что происходило всё это в его собственном разуме: ему было страшно, но он не мог ничего поделать, потому что звучал сейчас совершенно в ином коде запахов и углов, которых было около пяти тысяч одного. А железный дракон уже планировал к мальчику и бросившимся врассыпную маленьким феям, и распростёр над этим Миром свою кровожадную пасть, в которой внезапно и смертоносно полыхнули языки пламени, сорвавшиеся с кончика языка монстра, в ту же секунду, с мельчайшей задержкой, вместе с яростным, диким рёвом чудовища, земля встала дыбом, взвихрилась жидким огнём и грязью, превратившись в узкую, глубокую траншею, в которой исчезли мальчик и феи, и только обожжённый, переломанный пополам сачок лежал чуть в стороне, напоминая о детстве и святости; из последних сил, собрав в кулак всю силу воли, ярость и злость, Пыш вновь попытался вырваться из своих невидимых пут (себя он, кстати, тоже не видел, прибывая в данное временное измерение одним лишь сознанием, развёрнутом на квадраты и смешные кружки с острыми краями), и движение это отозвалось в его естестве адской болью, которое оное вынести никак не могло и тут же приняло единственно верное решение – погибнуть, Пыш понял это уже каким-то затуманенным разумением, ускользающим по самому краю сознания, обрывающегося в бездонную пропасть, чёрную и холодную, и так бы, верно, и погиб Пыш, если бы не сверкнула мимолётным росчерком огромная дубина Троля, опускаясь на хребет стального дракона и переламывая лопасти на его неуловимом пропеллере в самый последний момент, когда дракон уже бросился на парализованного Пыша, потом кто-то усиленно потянул его куда-то в сторону, увлекая вниз-вверх одновременно, что уже противоречило нынешней физике Пыша, но он не стал сопротивляться, по большому счёту, потому что не мог, что-то вспыхнуло стремительно и коротко и обернулось просторным холлом со сводчатым потолком и арками вдоль стен, в которых ждали своего часа каменные девы-воительницы, не знающие страха и боли, рядом лежал на полу, выложенном чёрно-белой плиткой, Троль и кряхтел, потирая ушибленный бок.
– Ты это видел?.. – простонал Пыш, ещё не оклемавшийся от жестокой боли своего сна… или видения?..
– Видел! – с досадой ответил Троль, глядя на свою переломанную пополам дубину. – Нашёл время в «салочки» с птицами играть! Как будто заняться больше нечем! – обиженно махнул он на друга рукой. – И где мы теперь?! Где Семеричный?!
Пыш с трудом поднялся и огляделся: холл, как холл, не так здесь и жарко, факелы горят в арках, сжимаемые руками каменных дев-воительниц, играя бликами на кафельном полу, но главное, что привлекло острое внимание Пыша, так это стеклянные двери с красными кружками в центре, и надписями на иморе: «Выхода Нет», за дверьми виднелась ночь и длинная-длинная липовая аллея, уходящая, как известно, в никуда, лужи на дорожке, в которых отражался мутный свет фонарей, покачивающихся и поскрипывающих на ветру, голые, осенние деревья, деревянные скамеечки с витыми, чугунными ножками и подлокотниками, и всё, и больше ничего.
Дорога в Вечность.
– Что делать-то будем? – простонал Троль, тоже глядя на бесконечность за стеклянными дверьми с весьма красноречивой надписью, а главное – простой и понятной, как сибирский валенок! – Видишь, как оказалось, – выход не всегда есть… – горько бросил он; Пыш осмотрелся: зала, в которой они находились, имела цилиндрическую форму и другого выхода, кроме стеклянных дверей, через которые нельзя было выйти, не имела.
– Да-а-а… – протянул растеряно он.
– Смотри! – вдруг встрепенулся Троль, указывая на прозрачность дверей: по аллеи издалека к ним кто-то приближался; Пыш посмотрел в указанную сторону и, рассмотрев идущего в их сторону незнакомца, тоскливо взглянул на друга; Троль с горькой миной осмотрел свою сломанную дубину. – Эх! – вздохнул он.
Время текло мерно и неторопливо, отсчитываемое металлическими ударами гонга откуда-то сверху, Пыш и Троль ждали неизбежного появления незнакомца, приближающегося по аллее, но вскоре они смогли рассмотреть, что незнакомец этот вовсе не был незнакомцем, – это был Семеричный, не сговариваясь, друзья бросились к дверям и принялись отчаянно жестикулировать и кричать о том, чтобы он не входил сюда, откуда нет никакого выхода, но Семеричный продолжал не спеша приближаться, словно бы и не замечал своих друзей и их отчаянных знаков, с каждым ударом гонга он приближался всё ближе, явно намереваясь войти внутрь, а Пыш и Троль ничего не могли поделать, в конце концов, они выбились из сил и безысходно опустились на каменный пол, не в состоянии остановить своего сен-и-сея, который, ничего не подозревая, сам шёл в ловушку.
– Это ты виноват! – бросил Троль Пышу, глядя, как Семеричный приближается; Пыш не ответил, тоже глядя на неизбежность предстоящего.
Семеричный открыл дверь и вошёл. Дверь сама захлопнулась за его спиной.
– О! а вы тут чего расселись? – удивился он своим спутникам, но у них не осталось сил, даже чтобы ответить ему.
Семеричный огляделся и снова воззрился на своих друзей. Прозрачные двери за его спиной стали матовыми и совсем не прозрачными, попросту – каменными стенами, как и все стены вокруг.
– Отсюда нет выхода, сен-и-сей, – обречённо вздохнул Пыш, виновато взирая своими глазами-блюдцами на Семеричного; Троль тоже виновато потупился; Семеричный ещё раз огляделся и вдруг обнажил оба свои меча, которые покинули ножны с тихим шелестом.
– Да, верно, житель Лиловых Лесов, – вдруг раздался за спиной Пыша жуткий, мёртвый голос, от которого не хотелось жить. – Отсюда нет выхода… – Троль и Пыш тут же вскочили на ноги и повернулись на этот ареальный отзвук, – в центре залы стоял некто закутанный с ног до головы в просторный чёрный плащ и глубокий капюшон, скрывающий его лицо.
Они знали, кто это.
В следующий миг Троль метнул в незваного хозяина этого пространства остатки своей дубины, но они прошли сквозь знакомого незнакомца, не причинив ему ровным счётом никакого вреда, Пыш свернулся в розовый пушистый мячик и заскакал в сторону пришельца ярким огненным шаром, расплёскивая вокруг отрицательные стереополя энергий, но пришелец одним неуловимым жестом руки отбросил его в сторону: Пыш ударился о стену, распрямился и съехал по стене безвольно на пол, Семеричный атаковал стремительно: его смертоносный выпад непременно достиг бы цели, но закутанный в плащ некто легко увернулся и сгрёб воина в охапку, Семеричный издал полный боли крик и обмяк, и в следующий миг всё вокруг стало таять, стекая вниз грязными разводами гуаши, унося с собой и Троля, и Пыша, и через какое-то неопределимое время всё вокруг стало белым и чистым, как титульный лист в ненаписанной книге…