Седьмое небо
Шрифт:
Родные тоже подогревали во мне это настроение. Отец подарил часы. Тогда, спустя всего пять лет после окончания войны, это был роскошный подарок. И еще мне купили первый в жизни отрез на костюм.
— Сшей его в Тбилиси к Октябрьским праздникам, деньги мы тебе пришлем, — сказала мама.
Первого сентября я примчался в институт за два часа до начала занятий и был далеко не первым. Сердце мое учащенно билось. Я тревожно оглядывал ребят — ни одного знакомого лица. Поглядел в расписание. Оказалось, что в этот день всего две лекции: высшая математика и черчение. Я даже огорчился, что мой первый студенческий день будет
В коридорах толпилась уйма народу. Мне поскорее хотелось узнать, кто же в моей группе. Я даже пытался отгадать, заглядывая ребятам в лица. Точно я знал только одно — на курсе нет ни одной девочки. Да и какая девушка, если только она не полоумная, могла бы пойти на наш факультет!
Я заранее нашел аудиторию, где предстояло слушать первую лекцию. У двери стояли ребята. Это, наверное, и есть металлурги. Среди них был один седой человек — я сразу обратил на него внимание. Наверное, фронтовик. Я тогда подумал: зачем ему в таком возрасте учиться? По своему внешнему виду он настолько отличался от всех остальных, что мне даже стало неловко.
Наконец прозвенел звонок.
Огромная аудитория моментально заполнилась. Здесь собрались три отделения — сталевары, литейщики, прокатчики, — у нас были общие лекции. Ребята с нескрываемым любопытством оглядывали друг друга. Наконец в аудиторию, прихрамывая, вошел тот самый седой человек. Очень тихо поздоровался с нами и поднялся на кафедру. Это был доцент Квернадзе.
Воцарилось молчание. Квернадзе не спеша достал очки, надел их и полистал курсовой журнал. Первым ему попал под руку журнал доменщиков. Он очень ясно произносил все фамилии и внимательно оглядывал вскакивающих со своих мест ребят. По-видимому, старался запомнить студентов. И мы тоже не отставали: поворачивали головы к встававшему и испытующе его оглядывали.
Вторым был журнал нашего отделения. Теперь я смотрел во все глаза — это были наши.
— Хидашели Леван! — произнес преподаватель. Молчание. Никто не встал.
— Хидашели Леван! — повторил Квернадзе. Он снял очки и обвел аудиторию вопросительным взглядом.
— Его нет, уважаемый лектор! — крикнул кто-то за моей спиной.
Как я потом узнал, это кричал Резо Кавтарадзе, школьный товарищ Хидашели.
Вначале все повернулись к Резо, а потом к преподавателю. Нам казалось, произойдет что-то ужасное. Но ничего не произошло. Квернадзе сделал отметку в журнале и спокойно стал читать дальше.
«Несчастный, — подумал я, — угораздило его заболеть в первый день».
Я и представить себе не мог, что не прийти первого сентября в институт можно по какой-нибудь другой причине.
— Он что, болен? — прошептал кто-то сзади.
Я прислушался.
— Ну да, болен! Просто отдыхает в Гаграх, — также шепотом ответил Резо…
Прошло пять учебных дней, а Хидашели все еще не появлялся. Его фамилию уже запомнили, и теперь, когда в начале занятий преподаватель называл ее, несколько человек отвечали:
— Хидашели нет.
— Что ему торопиться, — смеялись бывалые, — ведь завтра тоже еще сентябрь.
Но нам, новичкам, его отсутствие казалось загадочным и даже романтичным. Его появления ждали со странным интересом. Мы еще не перезнакомились друг с другом, а имя Левана Хидашели знали на курсе все.
На шестой день Хидашели открыл наконец дверь в аудиторию. Он опоздал минут на десять, и,
— Дать тебе бумаги?
— Разве он сделал открытие в математике? — улыбаясь, спросил Хидашели.
— А что он должен открыть? — растерялся парень.
— Не сделал открытия? Значит, все, что он говорит, есть в учебнике. — Леван демонстративно повернулся и принялся разглядывать студентов.
— Разве у нас девушек нет? — спросил он довольно громко.
Ребята прыснули.
— Тише, что там за базар! — раздраженно спросил Квернадзе и, сняв очки, посмотрел в нашу сторону.
Леван вскочил и церемонно произнес:
— Прошу покорно извинить!
Во время перерыва я не видел Хидашели, а на второй час лекции он не пришел.
На следующей лекции — неорганической химии — старая профессорша объявила нам:
— При нашей кафедре есть научное студенческое общество. Желающие могут записаться. Предлагаются для разработки две темы: «Система Менделеева и валентность» и «Металлы и металлоиды». Кто хочет заняться этими темами? — И она осмотрела аудиторию. Все молчали. Меня всегда интересовала химия, и мне сразу захотелось записаться в это общество, но я постеснялся лезть первым. По-моему, многие ребята испытывали то же, что и я. — Неужели нет желающих? — улыбнулась профессорша.
— Я хочу заняться первой темой! — вскочил Хидашели.
Все разинули рты. Это было неожиданно.
— Очень приятно, — сказала старая профессорша. — Значит, вы возьмете «Систему Менделеева и валентность»?
— Вот именно.
— Ваша фамилия?
— Леван Хидашели, группа сталеплавильщиков.
— Когда вы сможете прочесть реферат?
— В первую же пятницу.
— Вам достаточно времени? Имейте в виду, это неспешно.
— Достаточно.
В следующую пятницу на занятие кружка пришел весь курс. Профессорша никак этого не ожидала и не скрывала своей радости. Она и не предполагала, что это интерес не к химии, а к Левану Хидашели.
Леван вышел к доске и, не глядя в свои записи, прочел реферат. Он рассуждал спокойно, убедительно. Мысли свои излагал свободно. Дикция у него была прекрасная. Он говорил негромко, но очень ясно и так, будто обращался к одному человеку. На вопросы тоже отвечал удачно. После доклада профессор Алавидзе сказала, что получила большое удовольствие от его работы.
С того дня мы стали смотреть на Левана другими глазами. А после первой же сессии стало очевидно, что Хидашели — лучший студент потока. Его курсовые были всегда на самые сложные темы. На конференциях он брался за трудные рефераты. Леван совершенно не выносил, если чей-нибудь доклад вызывал больше споров, чем его. Он любил быть первым, но, надо отдать ему должное, никогда не задавался, не подчеркивал своего превосходства.