Седьмое таинство
Шрифт:
— Я тоже в этом уверен. И все же он вполне может уживаться с Лео! Не говорите, что старый инспектор до такой степени переменился. Я знаю, что это невозможно. Вот Фальконе уходит в глухую ночь, чтобы попытаться спасти молодого агента, за которого считает себя ответственным, хотя это вовсе не так. Что еще он делает? Звонит любовнице и говорит, что между ними все кончено. И каким образом это делает?
Рафаэла поведала это всем за завтраком, и ее лицо при этом было мрачно от гнева и пролитых слез. Потом Арканджело настояла на том, чтобы взять машину и ехать в Рим, в их
— Лео оставляет ей сообщение! — воскликнул Артуро, широко разводя в полном недоумении руки. — Именно так Фальконе понимает добросердечные отношения? И именно поэтому, перед тем как отправиться на встречу со смертельно опасным ублюдком, который рассчитывает его убить, звонит домой и оставляет на автоответчике жалкие слова, которые сообщат подруге, что между ними все кончено, да?
Дикон уже думала об этом. Долго и много думала.
— Думаю, именно это он считает проявлением доброты. Лео всегда немного неуклюж, когда дело доходит до личных отношений.
— Верно. Но вы понимаете, о чем я? Именно с этим я вынужден был иметь дело четырнадцать лет назад. Он упрям как мул, абсолютно равнодушен к чужим, а кроме того — что хуже всего, — он совершенно не думает о себе. Самоотверженность не всегда добродетель. Иногда окружающие приходят в бешенство, когда человек заявляет: «Вы можете сколько угодно переживать за меня, но сам я, черт меня побери, о себе беспокоиться не стану!»
Американка улыбнулась. Да, в этом был весь Лео. Артуро Мессина нравился ей все больше и больше.
— И самое скверное то, — добавила она, — что действительно начинаешь за него беспокоиться. Я, например, беспокоюсь. Думаю, что и вы тоже. Даже несмотря на то что прошло столько лет.
— Конечно! Кому это понравится, когда отличный мужик уходит в ночь, чтобы встретиться бог знает с кем?! Даже если у него на то имеются веские причины. Но он был прав, между прочим. Лео понимал Джорджио Браманте гораздо лучше меня. Если б я только его тогда послушал…
— По всей вероятности, ничто не изменилось бы. Лео ни на йоту не приблизился к обнаружению мальчика, точно так же как и вы, не правда ли?
— Meglio una bella bugia che una brutta verita.
— Простите? — переспросила Эмили.
— «Лучше красивая ложь, чем грубая правда». Последние слова Лудо Торкьи. Силой выдавил их из доктора, который зафиксировал его смерть. Я тогда хорошо владел силовыми приемами, можете мне поверить. Фальконе тоже знал об этом, что, кстати, ничуть ему не помогло.
Четыре женщины, сидевшие в очереди, уже ушли. Скоро вызовут и ее.
— Я ведь был офицером полиции, — продолжал он. — И уже привык к мысли, что правда всегда штука грубая и неприятная. Но что-то в этом деле ввело меня в заблуждение и я вдруг обнаружил, что стал выискивать красивую ложь. Например, что отцовская любовь всегда прекрасна, всегда невинна, особенно когда исходит от приятного и доброго на вид выходца из среднего класса, интеллигентного человека вроде Браманте.
— Мы так и не узнали, правда ли это.
— Да, наверное. Но все равно что-то там с Джорджио Браманте было
Старик нервным движением поправил плащ на коленях.
— А Лео никогда в такие игры не играл. У него никогда не было возможности осознать, что это процесс совместного взросления, в котором участвуют и отец, и сын. Ведь им обоим нужна красивая ложь, которую они делили бы между собой, потому что без подобных выдумок их жизнь — когда становится особенно плохо — наполняли бы лишь мрак и беды. Мне тогда было очень жалко Лео. И сейчас тоже. Самообман время от времени совсем неплохая штука.
Открылась дверь кабинета врача, и сестра махнула рукой.
— Я очень надеюсь, что удастся найти Лео до того, как будет слишком поздно, — быстро добавил Артуро. — И это последнее слово в нашем обсуждении дела, прежде чем здесь появится ваш Ник.
Эмили прошла в кабинет, чувствуя, что сидение на неудобном стуле только прибавило болезненных ощущений. Врачом оказалась женщина: стройная, за пятьдесят, одета в темный свитер и черные брюки. Выглядела замотанной и перегруженной заботами, чтобы терять время на глупые и бессмысленные вопросы.
Кратко обсудив симптомы недомоганий пациентки, она спросила:
— Считаете, у вас что-то не в порядке?
— Небольшое кровотечение. Три дня назад. А потом вновь, сегодня утром.
— Ну, такое часто случается, — пожала плечами врач. — Разве ваш врач в Риме вам этого не говорил?
— Говорил.
— Ну вот. Мужчина. Вам было удобно обсуждать с ним все это?
— Не совсем.
Доктор улыбнулась.
— Ну конечно, нет. Это же ваша первая беременность. Вам следовало все обсуждать с женщиной. Тогда было бы гораздо проще. Синьора, у вас, видимо, имелись причины, чтобы к нам приехать. Рассказывайте, пожалуйста.
— У меня возникают судороги в боку.
— Постоянно?
— В последние дни — почти все время.
— Какой у вас срок?
— Семь недель. Может, восемь.
— Где конкретно чувствуете боль?
Эмили показала пальцем:
— Вот здесь. Аппендикс мне удалили еще в подростковом возрасте. И болит практически в том же месте. Может быть…
— Да нет, аппендикс у человека только один.
Врач задала Эмили еще несколько вопросов, очень личных, которые Дикон теперь начала принимать без особых раздумий. Да, с женщиной такие проблемы обсуждать гораздо проще.
Потом доктор состроила недовольную гримасу и спросила:
— А что у вас с плечом? Немеет? Плохо действует? Может, растяжение?
— Да, — ответила американка, нервничая от заключения, к которому пришла врач. Самой и в голову не приходило соединить эти два негативных ощущения вместе. — Думаю, немного вывихнула.
— У вас когда-нибудь были внутренние воспалительные заболевания в области таза?
А вот это уже совсем близко к истине.
— Находили хламидий, когда мне было двадцать. Ничего особенного. И сказали, что все прошло. Давали антибиотики.