Седьмой круг ада
Шрифт:
Человек в кожанке, спокойно закусывая и не обернувшись к Гордееву, низким, хриплым голосом спросил:
– Хвоста за собой, случаем, не притащили?
Гордеев не ответил. Склонился к умывальнику. Отмыв от крови голову, начал прилаживать повязку.
– Видать, вам на роду написано долго жить, – сказал подполковник. – Возьми пуля на сантиметр в сторону и… Прошу к столу, закусите, чем бог послал.
Гордеев, однако, к столу не спешил – бросил на человека в кожанке колючий, недоверчивый взгляд:
– Кто это?
– Благодетель
– Этого я не допустил бы, – усмехнулся тот, в кожанке. – Скорее отправил бы в мертвецкую, чем к нам на Гороховую! – Он приподнялся со стула, пробасил: – Гаврюша.
– Прямо так прикажете величать? – зло спросил Гордеев.
– Хватит и клички! Вполне под стать всей жизни собачьей…
– Вас могли взять голыми руками, если бы не наш Гаврюша, – продолжал объяснять русоголовый подполковник. – Он увидел, с какой беспечностью прете вы прямо в засаду, и дважды выстрелил, чтобы предупредить вас.
– Хорошенькое предупреждение! – буркнул Гордеев, осторожно трогая повязку. – Покорнейше благодарю!
– Это не моя работа, – хмыкнул Гаврюша. – Я в сторону палил. Но давайте о деле…
– Прежде всего надо выяснить, куда ваши друзья-чекисты вывезли баронессу, – сказал Гордеев.
– Уже выяснил, – спокойно пробасил Гаврюша. – За городом она, на даче. Охрана – всего трое.
– Ну, господин Гаврюша!.. Нет слов! Это вам зачтется. Если бы вы мне еще и генерала Казакова помогли найти…
– Сие и вовсе не тайна: арестован, на Гороховой пребывает.
Гордеев почувствовал, что близок к панике: главный и чрезвычайно опасный свидетель теперь недосягаем.
«Надо кончать! – сказал он себе. – В конце концов, если даже генерал продастся чекистам, что он может доказать? Поздно будет им перед всем белым светом оправдываться!»
Подполковник тем временем подошел к столу, плеснул в стакан мутноватой жидкости, выпил и захрустел огурцом.
– Прекратите жрать! – закричал Гордеев.
– Да? – Подполковник удивленно посмотрел на него. – Забываетесь, милейший! Мне не нравится ваш тон.
– А мне не нравится ваше отношение к порученному делу!
– Его поручили вам. Я же согласился по силе и возможности вам помочь. – И, подумав, добавил: – Советами. Я, при всех моих грехах, не палач.
– Чистоплюй, да? – спросил Гордеев.
– Это уж понимайте как хотите, – спокойно, даже флегматично сказал подполковник.
Его спокойствие бесило Гордеева. Но он видел: подполковника с места не сдвинешь. Ни угрозами, ни посулами. «Ну-ну, чистоплюй! – подумал Гордеев. – Тем самым и ты подписал себе смертный приговор». Он повернулся к Гаврюше:
– А вы? Тоже из кустов наблюдать собрались?
– Естественно. И без того хожу по динамиту. Так вот! Черную работу за нас сделают. Тот же Мишка Корявый. Он, сукин сын, многим мне обязан.
– Что еще за Мишка?
– Бандит.
– Я-то откуда знаю? – сказал Гордеев.
– Я тоже не знаю. И больше того: думаю, у нее их нет. А вот Мишке этого знать не надо – пусть ищет. Не найдет, с тем большей свирепостью учинит расправу.
– Что ж, – подумав, согласился Гордеев. – Мишку, как говорят господа уголовнички, берем в долю. Пусть старается под нашим с вами присмотром.
– Под вашим! Я на дачу не пойду. Тем более там – чекисты. Меня знают.
– Пойдешь! – с тихим бешенством сказал Гордеев. – Обязательно пойдешь! Иначе тебе в самой крепкой тюрьме спасения не видать! – И, не спуская цепкого взгляда с Гаврюши, понял: этот из другого теста, чем подполковник, уломаю! – Потому и пойдешь, что тебя знают. Чтоб тихонько. Без шума!
Дачный поселок в сосновом бору казался покинутым – окна закрыты ставнями, двери заколочены; прошлогодние прелые листья на дорожках, разваленные клумбы в палисадниках…
Дача Оболенских затерялась в заросшем саду. Вокруг деревянного двухэтажного дома с двумя башенками-мезонинами зелеными конусами поднимались ели. Внутри дачи стены больших комнат отделаны под дуб. В комнатах палисандровая мебель. В большой гостиной, отделанной красным житомирским мрамором, с камином и роялем, поселилась Альвина, как бы охраняя дверь в бывшую спальню Оболенских, на которой остановила свой выбор баронесса.
В нижнем этаже, в небольшой комнате около входной двери, помещался Васильев – недавно пришедший в ЧК матрос. Высокий и широкоплечий, с открытым, мужественным лицом, он был из тех, на кого невольно оглядываются женщины.
В комнатке Васильева на подоконнике сидела Альвина. Она, прищурившись, смотрела, как матрос неумело пытается вогнать гвоздь в оторванную подошву, и, наконец не выдержав, соскочила с подоконника. Взяла утюг, всунула в ботинок и лихо, точными ударами молотка вбила в подошву один за другим несколько гвоздей. Васильев даже присвистнул от удивления:
– Скажи на милость! Прямо тебе настоящий сапожник!
– У меня дед был сапожником.
– А я думал, ты из этих… из бывших. Как же тебя в услужение к баронессе занесло?
– Моя мама много лет служила у нее экономкой. Ладно, карауль нас дальше. А я пойду баронессу проведаю…
Она поднялась в гостиную, постучала в спальню.
– Войди! – Увидев Альвину, баронесса недовольно проворчала: – Милочка, ты меня заморозила!
– Простите, мадам, заболталась. – Альвина подошла к нише в стене, где высокой горкой были сложены дрова. Взяла несколько коротких березовых поленцев и положила их в печь. Кора на поленцах тотчас же вспыхнула, озарив живым, веселым светом спальню и сидящую в удобном кресле баронессу.