Седьмой круг ада
Шрифт:
На эту докладную он, Вильчевский, ничем не рискуя, и будет ссылаться, рекомендуя правительству вооруженных сил Юга России вступить в деловые отношения с банкирским домом «Борис Жданов и К°»…
Вильчевский знал: под словом «эвакуация» подразумевалась распродажа – казне нужна валюта! Прежде так говорили в ближайшем окружении Деникина, теперь – в ближайшем окружении Врангеля. За плечами адмирала несколько сот тысяч людей. Что будут делать они, если наступит черный день эмиграции?
Не дай бог, чтобы этот черный день настал. А уж если не суждено минуть его… Тогда остается лишь похвалить
Несколько дней по возвращении из Джанкоя Наташа не находила себе места. Что еще можно предпринять, чтобы выручить Красильникова? Из всех людей, кому она доверяла, с кем могла посоветоваться, в городе остался только смотритель маяка Федор Петрович Одинцов. К нему она и направилась.
Выслушав рассказ о поездке в Джанкой, Федор Петрович назвал всю эту затею глупостью, которая еще неизвестно чем обернется. Одинцова удивляло, что Наташу не взяли еще там, в Джанкое, как только она заговорила со Слащовым о Красильникове. Смотритель посоветовал ей сменить адрес и понаблюдать, не ведется ли за ней слежка.
Страхи Федора Петровича казались Наташе преувеличенными. Видимо, именно потому ее и не арестовали, что Красильников попал в Джанкойский лагерь по ошибке – иначе Семен Алексеевич не стал бы посылать ей записку, подвергать откровенному риску. И все же что делать – было непонятно.
Хлопнула входная дверь, в прихожей раздались шаги.
– Наташа, ты дома? – это был голос Мити Ставраки.
За окнами быстро густели сумерки, в комнате было уже темно. Следовало бы зажечь лампу, но ей не хотелось вставать с дивана и вообще двигаться – такое вдруг нашло отчаяние…
– Что же ты в темноте сидишь? – Митя нащупал лампу, зажег ее. – Я даже подумал, тебя нет дома… Ну, как ты?
– Плохо, Митя. За Красильникова боюсь. Сижу вот думаю, как помочь ему, чем?! – и ничего не могу придумать…
– А кто он такой вообще, этот Красильников? – спросил Митя. – Кроме того, что ваш с Павлом друг?
– Да, – кивнула Наташа, – друг. И очень хороший человек. Разве ж этого мало?
– Понятно, – вздохнул Митя. – Значит, не доверяешь…
Он подошел к окну, постоял там, словно на что-то решаясь, потом вернулся, сел рядом с Наташей.
– А ведь мы вместе посещали кружок на судоремонтном… Помнишь, как Илья Седов учил нас уму-разуму? «Знание – сильнее револьвера».
– К чему этот разговор, Митя? – Наташа насторожилась.
– Хочу, чтобы ты верила мне, как прежде. Как верю тебе я. Да, верю! И в доказательство… – Митя заволновался, говорил торопливо и сбивчиво. – Вот ты возмущалась: Слащов, мол, выносит направо и налево смертные приговоры, оставаясь безнаказанным… Так знай: Слащов тоже приговорен к смерти!
– Кем? – удивленно спросила Наташа.
– Нашей группой. Собственно, он уже давно приговорен, да понимаешь…
– Митя! – обрадованно воскликнула Наташа. – А я ведь считала тебя… – И теперь уже она, не договорив, замолчала.
– Обывателем? – догадался Митя.
– Не обижайся. Я сама хотела поговорить с тобой откровенно, вот только все было недосуг. – Наташа умолкла, подумав о том, что, пожалуй, не имеет права говорить Мите большего. – Мы еще вернемся к этому разговору.
– Почему же не сейчас? – спросил Митя. – Поверь, мною движет не просто любопытство. Вот приговорили мы Слащова, охотимся за ним… А что
– Потом! – твердо сказала Наташа. – А сейчас я тебя чаем напою.
– Жаль… – Митя огорченно сник.
На станции Симферополь, прежде чем дали зеленый семафор, поезд генерала Слащова около часа стоял на запасных путях: ожидали, когда пройдет встречный из Севастополя.
Явился с извинениями комендант станции, но Слащов не пожелал его слушать. Он уже знал, что встречный идет с военным грузом, по срочному графику, однако недовольство, вызванное задержкой, не уменьшалось. В окно он видел, как комендант – пожилой благообразный полковник, – выйдя из вагона, с явным облегчением перекрестился и суетливо засеменил прочь, спеша подальше от генеральского гнева. Что-то жалкое было во всей его солидной фигуре. Слащов подумал, что не следовало бы обрывать полковника, как провинившегося кадета, на полуслове, и тут же забыл о нем.
Успокоился Слащов еще до того, как поезд покинул Симферополь, и довольно неожиданным образом: глядя из окна на проплывающие мимо вагоны и платформы встречного состава.
На тормозных площадках стояли усиленные караулы, под брезентом, укрывающим громоздкий груз на платформах, угадывались очертания тяжелых орудий. Судя по всему, состав предназначался для генерала Кутепова – скоро, совсем уже скоро понадобятся ему, нацеленному на прорыв Перекопа, эти орудия. Человек в военном деле искушенный, Слащов понимал: всяческое усиление корпуса Кутепова, спешно наращиваемое в последнее время, не пройдет мимо внимания разведки противника. И это – войне свойственны и такие парадоксы! – могло сыграть свою положительную роль в наступательной операции в целом.
Когда за окном промелькнули последние домишки симферопольской пристанционной окраины, Слащов, твердо ступая по ковру, устилающему пол салон-вагона, подошел к дивану, сел. Глядя прямо перед собой на смутно синеющий квадрат незашторенного окна, он снова и снова думал о предстоящем наступлении.
Несколько дней назад Врангель провел в ставке совещание, на которое пригласил лишь тех, без кого обойтись было нельзя: командующего 1-м корпусом генерала Кутепова, командующего сводным корпусом генерала Писарева, командующего Донским корпусом генерала Абрамова, командующего флотом адмирала Саблина, его, Слащова, и двух своих заместителей – Артифексова и Вильчевского. Обсуждался общий план наступления. Наблюдая за подчеркнуто бесстрастным главнокомандующим, Слащов пришел к выводу, что барон пребывает в глубоком смятении. И понял – почему.
Открывая совещание, Врангель заявил о намечаемом прорыве из Крыма как о деле, им продуманном и решенном. Но кого он хотел обмануть? Союзников? Их устраивала такая ложь. Сподвижников? Но ведь даже Кутепов, не отличающийся особой прозорливостью, едва не засмеялся, выслушав главнокомандующего. Всем было ясно как день Божий: Врангель не хочет, боится уходить из Крыма. Одно дело – сидеть под прикрытием перекопских укреплений и совсем другое – оказаться на оперативном просторе. На карту ставилась судьба всего белого движения – чудом уцелев в конце девятнадцатого, оно отогрелось, ожило уже здесь, в Крыму, и вот теперь ему назначалось новое испытание.