Седьмой лимузин
Шрифт:
Бугатти попытался вспомнить, когда же такое было.
— Вы правы! Я не раз говорил об этом…
— А это. — Элио указал на салон с открытым верхом. — Чистый эксгибиционизм, не так ли?
— Конечно. И вся конструкция уязвима при встречном ветре. Я писал ему об этом, но какой смысл приводить серьезные доводы в споре с человеком, который…
Патрон внезапно преобразился, где-то в глубине его души словно поднялся занавес, лицо озарилось новым и крайне нежелательным светом.
— Объясните мне, Карл, — заговорил он в конце концов, тщательно взвешивая каждое слово. — Верите ли
— Трудно сказать…
— Ну вот, и мне тоже так кажется. И все-таки это единственное пристойное объяснение тому, что я вижу. — Он подошел к Элио, который все это время оставался у картины. — Я ведь видел и раньше, еще в первых набросках. Видел — и все-таки допустил. «Невозможно», — подумал я. Но не дал сбить себя с толку собственной логике. Для такого человека нормальные правила, разумеется, не в счет.
— Этторе, надеюсь, вы не собираетесь…
— Ага! — Патрон улыбнулся. — Все-таки Этторе! Еще немного, и вы пригрелись бы у меня на груди. Он выбрал удачного кандидата, Карл.
Гривен почувствовал резкую боль, что-то под кожей съежилось, острые лезвия вонзились в нервные окончания. Ногти Люсинды впились ему в ладонь. Теперь даже Бугатти вынужденно заметил ее присутствие.
— Мои комплименты, фройляйн. Для многих из нас вы оказались таким очаровательным бонусом. — Он остро посмотрел на Элио. — Какая привлекательная композиция. — Бугатти указал на картину Фольбрехта: красивая женщина на берегу реки, и поджидающий ее лимузин. — И недурная маскировка, должен признать. Основная часть — согласно моему замыслу, но многое — и от него тоже. Проблема, Карл, только в том, что я неплохо разбираюсь в вопросах породности и воспроизводства. Повяжи красотку с дворняжкой, и, какой бы раскрасавицей она ни была, у щенка все равно вылезут дефекты. — Он побарабанил пальцем по радиатору, по рулю, — И сейчас-то уродливо, а тогда было еще уродливей. И я с самого начала сказал это господину Гитлеру.
Гривен замер, ему нечего было ответить и оставалось только надеяться, что и на лице у него ничего прочесть невозможно. А ведь поражение в данный момент означало бы, что он окажется разбит окончательно и никогда уже не сумеет подняться.
— Может быть, мы вернемся к этой теме после обеда.
Но Бугатти сделал вид, будто не расслышал этого предложения.
— Объясните мне, Карл, каким образом ему удалось подбить вас на это? Наверняка, дело не в одних лишь деньгах… Может быть, вам стало жаль его в неуклюжих ухаживаниях за собственной племянницей?
Даже Люсинда вздрогнула, услышав это, и Патрон поглядел на них обоих чуть ли не с состраданием.
— Разве вам не понятно? Он старается каждого превратить в своего конфидента. Заставляет каждого почувствовать себя избранным, почувствовать себя единственным. Помните, Элио? Это его первое письмо сюда?
Но Элио, смертельно побледнев, держался сейчас по возможности незаметно и прятался возле дальнего конца шасси. Опасное это занятие — возбуждать подозрения собственного начальника. Поневоле думаешь: что же было известно сотруднику, которому ты вроде бы доверяешь, и как давно он об этом узнал? И когда сейчас Бугатти повернулся к Элио, решив
Шаг за шагом, только поживее. И крепко держись за руку Люсинды. Да, у нее тоже чутье, ей в этом не откажешь. С каждым шагом они оказывались все ближе и ближе к выходу.
Только вперед. Не обращая внимания на крики, куда это вы, да на что это похоже. Еще три шага, теперь два… и вот они уже оказались за дверью и закрыли ее снаружи на засов. У Бугатти наверняка есть ключ и на такой случай, да и поднять тревогу он сможет… и все-таки им удалось беспрепятственно выйти из главных ворот — и даже старый Жак бодро отсалютовал им.
Люсинда сказала что-то резкое насчет Элио и его ответственности за всю эту историю. Как всегда к месту. Главное сейчас не подвернуть ногу. И бегом в замковую гостиницу — к озадаченным и взволнованным Топоркову, Фернану, да и ко всем остальным…
— Мы уезжаем? Что вы хотите этим сказать?
Да, Николай, уезжаем. Причем сию же минуту. Прежде чем Этторе уберет подъемный мостик через ров и организует суд Линча. Топорков и Баберски принялись упаковывать камеры и так и не пригодившуюся пленку (только не здесь), пока Люсинда перетаскивала сверху в холл свой багаж. Фернан, ни о чем не догадываясь, пребывал в полном остолбенении. Звонка от Патрона пока, следовательно, не было.
— Ближайший поезд? Кажется, это местный на Страсбург в полдвенадцатого. Но почему, господин Гривен? Что стряслось?
— Нам надо будет добраться до станции. Не могли бы вы вызвать такси из Молсхейма?
Вспышка неуместного гостеприимства.
— Разумеется, нет! Господин Бугатти будет счастлив доставить вас лично. Или, возможно, Жан.
Фернан потянулся к телефону.
— Нет. Только не это!
Два такси в конце концов появились. Их водители явно робели из-за того, что их вызвали не куда-нибудь, а во владения самого Бугатти.
— Достопримечательности осмотрите в другой раз. — Гривен расплатился с ними вперед, и машины тронулись с места, объехав Тридцать пятую модель, по-прежнему припаркованную у входа в гостиницу.
По дороге Люсинда тесно прижималась к Гривену, глядя в окошко на деревья по обочинам — на деревья, мимо которых они совсем недавно проезжали столь триумфально. Она даже как будто стала меньше ростом — съежилась под гнетом того гигантского и непоправимого, что натворила. В машине царило молчание, невыносимое для Топоркова.
— Ради всего святого, Карл! Что означает вся эта таинственность? Кто-нибудь взял вилку не в ту руку?
— Нет, Николай. Тут дело… личное. Сейчас я не могу ничего объяснить.
Топорков, проявив лояльность, смирился с такой отповедью, разве что, в свою очередь, гаркнул на кого-то из подчиненных, которому вздумалось посетовать на поспешный отъезд. Им пришлось дожидаться поезда на перроне; Гривен трепетал, ожидая, что вот-вот издали заревет «Бугатти» — большой или маленький, новехонький или старый, раскалившийся в горячке преследования. Но этого так и не произошло. Возможно, на взгляд Этторе, их с Люсиндой следовало всего-навсего списать со счета.