Седьмой лимузин
Шрифт:
Господин Герлт, помощник директора «Глория-паласа», грустно посмотрел на Гривена и взял его на службу. Почему? Одна из афиш, наклеенных на стену у него в кабинете, предоставляла единственное возможное объяснение. «Унылая улица». Гривен искоса посмотрел на нее и даже ухитрился разобрать собственное имя, мелкими буквами выведенное в самом низу. Со стороны двойника очень любезно и как нельзя более кстати.
Поскреби истинного пруссака — и обнаружишь воина. Собственно говоря, даже шкуру с него спускать вовсе не обязательно. Гривен обнаружил, что ему нравится царящая
И не имело особого значения то обстоятельство, что ветреная Лола Лола перепорхнула в другие кинотеатры. Сеанс в среду вечером подсказал Гривену, какая она на самом деле дрянь. Он стоял на своем месте, посвечивая фонариком вдоль по проходу, а она, гортанно хохоча, спрашивала, чем это там занимаются парни в задней комнате. Но тут на нее нашла какая-то блажь, и она застыла с разинутым ртом, бурый пепел заткал ее чело и повеял с экрана.
Толпа в зрительном зале тревожно заерзала на местах, пока какие-то люди спешили в операторскую, держа наготове огнетушители. Опасное это дело, проектировать на экран такие иллюзии. Она ведь была не настоящей, всего лишь целлулоидной, огню так просто было уничтожить ее.
Но у второго Карла Гривена оставались сомнения. Строго говоря, у него хватило нахальства осведомиться у господина Герлта, имеются ли в «Глория-паласе» какие-нибудь записи относительно предыдущих показанных здесь картин, главным образом, относительно фильма «Любовь Лили…»
В ответ ему отечески положили руку на плечо.
— Нет, Карл. Мне кажется… она все еще на полке. Кое-кто более чем злопамятен. А вам и впрямь не следует ломать голову над такими вещами.
Первый из Гривенов смирился с этим и глубоко залег на дно. Весна 1931 года перешла в лето, и оказалось чудесно в конце концов погреться на солнышке, но так, чтобы на всем пути из дома в кинотеатр и обратно не поднимать носа от земли. И даже не глядеть в небо с его неразрешимыми загадками. Оставаться на своем служебном посту на балконе и следить за тем, как зажигаются звезды на потолке «Глория-паласа».
Он заранее предвкушал представление, которое в кинотеатре всегда давали в Женский день. Каким мужественным, каким сильным ощущал он себя, проходя по рядам, в которых сидели одни домохозяйки! Домохозяйки всхлипывали. Да и его собственная челюсть начинала подрагивать, когда Лили Дагобер, схватив доктора за руку, восклицала: нет, не может быть, неужели через шесть месяцев я умру…
— Карл!
В этом обращении послышалось скорее утверждение, чем вопрос. Гривен обернулся, посветил фонариком.
— Это я, Карл. — Теплая взволнованная улыбка, голос, заставивший зрителей навострить уши. В луче света стоял Элио. — Ради Бога, Карл, скажи хоть что-нибудь.
— Я знаю, кто вы такой, — ответил он чересчур громко. В дальнем конце балкона старший билетер предостерегающе поднял руку. — Сядьте здесь. И никуда не уходите. Мне нужно завершить обход.
Это было ложью, но она давала ему возможность зайти в служебную уборную, побрызгать на лицо холодной воды, ощупать щеки, найти в себе достаточно самого себя,
Жалкий наряд нелепо выглядел на Гривене, снявшем униформу и подкараулившем Элио у бокового выхода.
— Я приглашаю тебя поужинать, Карл. Думаю, тебе не мешает хорошо поесть.
Вид у Элио был процветающий, хотя и нельзя сказать, чтобы безмятежный. Он свернул за угол, и Гривену бросилась в глаза некая черта, наверняка отсутствовавшая ранее. Строго говоря, не хромота, но постоянная опора на левую ногу, так что правой приходилось постоянно за ней подтягиваться. И эта маленькая машина небесно-голубого цвета, было бы слишком болезненно попросить его проехаться на ней. Немыслимо даже подумать об этом… просто немыслимо…
Они прошли несколько кварталов и оказались в небольшом, но изысканном ресторанчике, лишь в самое последнее время вышедшем из моды. Элио едва притронулся к еде, всецело предавшись беседе. Он рассказал о том, как ему удалось найти свободную нишу, устроившись испытателем к Загато, разработчику и создателю «Альфа-ромео».
— У меня сегодня… праздник, — сказал он в конце концов. — Было не так-то просто найти тебя, Карл. Я говорил с твоим доктором. Ну, знаешь, с тем очкастым. Он очень за тебя тревожится. Он называет тебя своим швейцарским сыром. Со слезою.
— Это неправда! И никогда не было правдой. Я переменился.
— Вот и отлично, Карл. Полагаю, мы все переменились. — Элио с болью посмотрел на него. — Расскажи мне о Люсинде. Когда ты ее в последний раз видел?
Он в конце концов набрался мужества упомянуть ее имя.
— Но зачем тебе это? Что и кому ты хочешь доказать?
— Не знаю. Просто будь со мной откровенен.
Гривен сделал первый неуверенный шаг — и оказался в длинном пустынном коридоре.
— Я простился с ней в то утро… Я поехал на машине. Нет, я взял такси. На прощанье она поцеловала меня…
Но шевелящиеся губы находились, казалось, на чьем-то чужом лице — и это испугало его настолько, что он выскочил из коридора и закрыл за собой дверь.
— А что относительно ее записки? Люсинда упомянула Франкфурт, не так ли?
Гривен с огорчением посмотрел на Элио.
— Значит, ты разговаривал с ними. С теми, кто приходил ко мне.
Но Элио отказался в этом признаться. Нет, он беседовал только с доктором Кантуреком.
— Я не обращался в полицию. Я бы не осмелился. — Из кармана он достал письмо. — Вот что я получил три недели назад.
Герр Чезале!
Должен сказать вам, что меня категорически не устраивают последние события, связанные с итальянцем Этторе Бугатти и его Сорок первой моделью, так называемым королевским лимузином…
Почерк был наглый, еще более наглый, чем голос, гремевший в приемнике у Отто. Какая боль осознать, что эти сжатые кулаки, эти дергающиеся усики из кинохроники не исчезают, когда «Глория-палас» запирают на ночь. У Гривена недостало сил прочесть все подряд, поэтому он пробежал глазами по строчкам.