Седьмой лимузин
Шрифт:
Звук бьющегося стекла так или иначе заставил Люсинду проникнуться угрызениями совести. Отчаянно заплакав, она не спускала глаз с Карла, остававшегося в контрольном боксе. Но стоило ли из-за него расстраиваться? Он в состоянии сам о себе позаботиться. И, кроме того, их взаимоотношения так запутались, что практически вышли из-под контроля.
— Приехали, фройляйн. № 2360.
Водитель усмехнулся. О Господи, неужели об этом известно всем на свете? Люсинда дала ему на чай и одарила на прощанье улыбкой, искренне надеясь на то, что и чаевые, и улыбка не окажутся
Методом исключения она нашла № 236 среди готических фронтонов (ноль куда-то запропастился — и от него на вывеске остался только темный овал). Для начала Люсинда попробовала повернуть дверную ручку, а когда та не поддалась, постучала.
Дверь едва приоткрылась. Огромного роста женщина искоса посмотрела на нее, маленькие глазки казались на ее лице изюминами, глубоко запеченными в тесто.
— Фройляйн Краус? — Люсинда, вручив ей визитную карточку, дала осмотреть и себя самое с ног до головы. Где-то в жировых складках на лице у хозяйки появилась улыбка. — Меня зовут фрау Дорфман. — Голос мягкий, внушающий доверие. Будучи не способна пропустить Люсинду мимо себя, она отступила на шаг, давая ей пройти в дверь. — Людвиг! Она приехала!
С первых же шагов по лестнице в ноздри Люсинде ударил специфический запах. Пыль, слабые духи фрау Дорфман и нечто особенное, медицинское, наводящее на мысль о человеческих органах в склянках со спиртом. По белым стенам через верхние окна разливался дневной свет. Большая часть окон выходила на улицу; на стеклах виднелись следы птичьего помета. Большой хирургический стол, обтянутый черной кожей, в конце его — гинекологические стремена, «чулочки». У стола стоял унылый человечек, должно быть, Людвиг. Смахивал он на гангстера — со своими напомаженными волосами и тонкими усиками. Костюм в полоску, видневшийся из-под халата, — старый, сильно поношенный.
— Позвольте принять ваши вещи, барышня.
И тут он неожиданно покраснел. Когда он отошел от стола, Люсинда впервые заметила цистерну с трубоотводом, напоминающую крупноформатный пылесос.
— О Господи, — вырвалось у нее.
— Это из Швеции. — Господин Дорфман любовно погладил канистру. — Лучший аспиратор, какой можно достать за деньги. — Он пристально посмотрел на Люсинду. — Не о чем беспокоиться, барышня! Недолгое сосущее ощущение, возможно, мягкие судороги… Но не будем забегать вперед.
Он завел ее за ширму, где его жена уже приготовила короткую прозрачную сорочку. Усевшись на табуретку и снимая туфли, Люсинда сквозь щель в ширме увидела, как господин Дорфман достает из медицинского шкафчика нечто вроде кнутовища. Он поймал ее взгляд.
— Не беспокойтесь, барышня. — Он игриво махнул кнутовищем, затем отломил от него кусок величиной с сигарету. — Ламинария. Сушеная японская водоросль. Мы используем ее в нашем сервисе, стебель увлажняет и расширяет… — Он надул щеки, — и так мы добиваемся полного растяжения.
Люсинде показалось, что она кивнула, может быть, даже улыбнулась. Ее руки продолжали заниматься своим делом — спустили оба чулка, расстегнули сзади блузку, — и тут она
Супружеская чета Дорфманов не слишком удивилась, когда Люсинда ввалилась в кабинет, кое-как обувшись, на ходу оправляя юбку.
— Прошу прощения, но я просто не могу… — А до двери рукой подать. — Я хочу сказать, у меня как раз сейчас важная деловая встреча…
Людвиг состроил мину доброго дядюшки.
— Мы понимаем ваши опасения, барышня. Столько несчастных случаев каждую неделю. Но если вы просто ляжете сюда, вам даже не придется раздеваться…
— Нет! — Она могла бы просто броситься к выходу, но на дороге оказалась фрау Дорфман, слишком крупная и массивная, чтобы ее можно было столкнуть с места. — Завтра. Утром. Я смогу вернуться. Да, это меня во всех отношениях куда больше устраивает.
В девять утра? Отлично, она согласна на что угодно. Но оловянные глазки мерцали хищно, их было не одурачить.
— Еще одно. — Фрау Дорфман не позабыла изобразить на лице улыбку. — Нам надо сейчас разобраться с финансовой стороной дела. Женщине с такой суммой наличными просто нельзя ходить по улицам.
Цена бегства. Люсинда передала ей заранее заготовленную пачку, не видя сейчас ничего, кроме пухлых рук, с привычным видом принявших деньги, пересчитавших их, а затем открывших дверь. Да, хорошо… как и договорились, завтра утром. Муж фрау Дорфман настоял на прощальном рукопожатии, его пальцы оказались мягкими, но цепкими, — и вот лица обоих хозяев стали всего лишь пятнами, ей что-то крикнули вдогонку, но Люсинда уже бежала отсюда — быстрее, как можно быстрее, по лестнице и дальше, уже по улице.
Налево, направо, еще раз налево — она пробежала несколько кварталов, прежде чем осмелилась обернуться. Людвиг не мчался за ней, помахивая в воздухе аспиратором. Какой, однако, жалкий человечишко! Стоило ли от такого удирать, стоило ли так сбиваться с дыхания? В сумочке у Люсинды, рядом с носовым платком (а больше там уже ничего не осталось), лежала веточка… как же он назвал это растение? Спешно сунув его в момент обмена рукопожатиями. Да, это как раз то, что ей нужно, — чтобы решить проблему самой.
Такси нигде не было видно, да она и не собиралась брать такси. Она продолжала идти по тротуару, не обращая внимания на окружающих. Головорезы пожирали глазами ее тело и сумочку, проститутки завистливо косились на нее, но никто из прохожих не догадывался о том, кто она такая. А если и догадывался, то всем было наплевать. Вот что такое слава. Неосторожный шаг — и она провалилась в трясину, провалилась бесследно.
К тому времени, как Люсинда вышла на мост Вайдендаммербрюкке, солнце стало оранжево-ярким и беспощадным. Люсинда не обращала внимания на прогуливающихся здесь буржуев, не заметила входа в метро. Внизу, за перилами моста, текла Шпрее, густая, как черный кофе. Люсинда превратила в торжественную церемонию извлечение из сумочки прощального дара Дорфманов и швыряние его в речную бездну.