Седьмой лимузин
Шрифт:
— Пошли, Карл. Они сами позаботятся о машине.
Едва войдя в дом, Гривен почуял здешний запах. Хвойное масло и креозот, причем чересчур обильно, как в больнице. О Господи! Неужели Элио ехал в такую даль лишь затем, чтобы снова упрятать Гривена в психушку? Нет, это исключено. Там, в главном холле, вокруг очага расставлены изящные кресла. Но никаких посетителей, только метущая пол красивая молодая женщина. За стойкой администратора другая дама, тоже красивая, но постарше, слегка остолбенела при виде Гривена вместе с его багажом. Она моргнула, всмотрелась попристальней
— Элио! А мы и не знали, когда тебя ждать. — Она подставила щеку для поцелуя. — Мадам Ильзе очень обрадуется.
— Спасибо, Соланж. — Он представил Гривена, затем облокотился о стойку. — Ну, а как насчет почты? Есть для меня что-нибудь?
Она проверила в картотечных ящиках.
— Только это.
Элио обескураженно присвистнул. Ничего из Цюриха. Но беспокоиться им с Гривеном не о чем, по крайней мере, пока. С лестницы донеслись тяжелые шаги, послышался оглушительный женский голос.
— В следующий раз, придя сюда, сразу требуй Марию-Луизу. Она нимфоманка, можешь мне поверить. — Женщина появилась на лестничной площадке вдвоем с лысоватым человечком, явно готовым сейчас провалиться сквозь землю.
— Элио! А я уж решила, что ты простился с нами навеки!
Она бросилась к нему, принялась трепать его по щекам. Воспользовавшись суматохой, ее недавний собеседник пробормотал слова признательности и скрылся.
— Бедняга, — сказала мадам, когда дверь за клиентом захлопнулась. — А как дела у вас, мсье? Соланж уже показала вам наших лучших…
Элио кашлянул.
— Он со мной.
Ильзе Бовуа не столько пожала руку Гривену, сколько обследовала ее, как опытная хиромантка. Крупная, видавшая виды женщина (сколько ей лет — сорок пять? пятьдесят?) с атлетическими формами, прорисовывающимися под тканью серого твидового костюма. Понимающее и милое лицо. Не слишком чувственное, хотя лица в этом смысле часто обманывают.
— В вашей жизни произошли серьезные и драматические перемены, — заявила она. — Впрочем, поговорим об этом позже. — Она улыбнулась Элио, значительно более домашней улыбкой. — Вы оба поужинаете сегодня вечером с девочками!
В семь вечера они присоединились к двадцати четырем дамам («За едой мы никогда не говорим о делах, господин Гривен!») за длинным столом. «Девочками» можно было назвать далеко не всех — их возраст колебался от восемнадцати до сорока пяти, — все были приодеты в соответствии с ролью, уготованной для каждой из них хозяйкой дома. Румяные щеки, ослепительные зубы, гибкие тела в тонких блузках и юбках. На дальнем конце стола Элио, Соланж и девица с конским хвостиком по имени Камилла жарко спорили о сравнительных достоинствах гидравлических и кабельных тормозов. В чем, собственно говоря, не было ничего удивительного. Молсхейм — город маленький, и девицы, конечно, успели изучить страстишки своей клиентуры.
— Карл! А тебе не кажется, что последние модели «Бугатти» стали слишком ручными? Такие машины должны быть грубыми, должны производить впечатление, будто вот-вот порушат все вокруг.
Это произнесла соседка Гривена по имени Моника. Резвая блондинка с веселым смехом, от которого
Вино, разговор, все на свете, включая Монику, словно само собой перебралось затем в комнату Карла. «Спокойной ночи, Карл», — сказал Элио в холле, но когда Гривен повернулся к нему, тот вместе с Соланж уже исчез. Таким образом они остались вдвоем с Моникой.
— Послушай, Моника. Ничего не получится. У меня не было женщины уже… — Его мысли поплыли. — Скажем, я тогда был другим.
И вдруг его нервы сдали, он рванулся в номер и захлопнул за собой дверь. Попытался уснуть, стискивая в руках подушку, — наполовину это напоминало объятье, наполовину — процесс удушения.
Через несколько часов — или всего лишь минут? — он проснулся от того, что заскрипели половицы, привидение в ночной сорочке проскользнуло по комнате, — и прежде чем он успел включить свет, прежде чем успел просто пошевелиться, женщина нырнула к нему под одеяло, прижалась всем обнаженным телом.
— У каждой из нас есть ключи, — прошептала Моника. — Не сердись. И ничего не бойся. — Он почуял запах пачулей; язык, губы, зубы принялись обрабатывать ему мочку уха, шею. — Тебе это нужно, Карл. — Ее соски проделали путь по волосатым участкам его тела от груди до паха. — И не тревожься насчет денег. Это мы так здороваемся. — Кончики пальцев заскользили у него под коленями, обняли с внутренней стороны бедра. — Если хочешь, представь себе, будто это не я, а какая-то другая. Я к этому привыкла.
Гривен не мог, да и не хотел сопротивляться. Но даже в те мгновенья, когда он стал пленником ее тела, то пускаясь в бегство, то забираясь как можно глубже в темницу, Гривен, пытаясь следовать совету, данному Моникой, все время вспоминал о том, как оно было. Изгиб ее бедер, бледную кожу, лобок, малые губы и легкий запах маргариток, исходящий из них, воистину незабываемые волнообразно-вращательные движения. Но ему так и не удалось привести в эту комнату Люсинду. Вместо этого предпринятые усилия унесли его прочь — туда, где ее заперли, заточили, держат в заложницах, терзают грубыми и безжалостными лапищами молодчиков из СА. Гривен рванулся обнять ее за талию, унести в безопасное место, — но все его усилия закончились внезапным семяизвержением.
Судя по той стремительности и таинственности, с которыми Моника извлекла откуда-то и подала ему полотенце, она вполне могла оказаться сумчатым животным.
— О Господи, Карл! Ну и жеребец! — Что-то мурлыкая, она сняла его остаточное напряжение несколькими мастерскими прикосновениями. — Ну, и как ты себя чувствуешь?
Гривен пробормотал все, что положено говорить в таких случаях, включая «как, тебе уже пора?», как раз перед тем, как она, на миг показавшись в полоске света из коридора, перепорхнула к себе в комнату или (как он меланхолично подумал) еще к кому-то в постель. Остаток ночи он провел в размышлениях, кто и кому на самом деле угрожает, кто и к кому на самом деле спешит на выручку.