Седьмой лимузин
Шрифт:
Завыть, что ли? Или, наоборот, заорать? Нет, ибо в ночи внезапно повеяло ледяным холодом, как только Гривен упустил из виду того, за кем крался. Он рванулся вперед, теперь уже не таясь и уповая только на то, что охотник на человеков погнушается оленем в кустах, за которого наверняка примет Гривена, с треском ломающего ветки. На поляне, меж тем, королевский лимузин и мерседес съезжались все ближе, серебряный слоник медленно катился навстречу гнутой трехконечной звезде.
— Эй! Герр Чезале!
Сценический шепот Мориса, нарочитый, обезоруживающий, подсказывал Элио, что надо выйти
Крик «Берегись!» замер на устах у Гривена; чему бы это помогло сейчас, когда Элио уже вышел из машины и не торопясь шел вдоль длинного капота? Морис рассмеялся зычным смехом завсегдатая пивной и знаком велел Элио подойти поближе, — и этот новый шаг вновь изменил всю диспозицию, по крайней мере — распределение света и тени. И в этот-то момент убийца, слава Богу, допустил промашку.
Совсем небольшую, едва заметную, как последний луч, на миг мелькнувший в уже темном небе.
— …прекрасно… сколько же миль она прошла?
Похвалы и комплименты разносились на ветру во мраке. Прекрасно, Эмиль. Только не умолкай. Гривен пополз на животе, каждую долю секунды рискуя, что какая-нибудь коряга оскальпирует его. Как мило со стороны Гитлера подобрать для встречи именно такое местечко! Территорию, на которой оба они, два бывших ефрейтора, могут померяться силой и умением.
Земля шла вверх, по склону пологого, поросшего низкой травой холма. Не заполз ли он уже слишком далеко? И что если убийца перешел с места на место? С муравьиной высоты, на которой он сейчас находился, трава казалась джунглями и лишь с великим трудом расступалась, давая ему возможность ползти дальше. Гривен осмелился поглядеть вверх и даже позволил себе усмехнуться. Он никогда не считал астрологию серьезной наукой, но вот они, звезды и планеты, прямо у него над головой, в своем безупречном порядке. И прямо перед ним широкая спина человека, притаившегося за еще более широким стволом дерева; убийца положил карабин на ветку и прицелился в голову Элио, в аккурат над ухом.
Роясь в земле, Гривен нашел тяжелый камень размером с крупную картофелину. И каждый шаг — как босому по битой яичной скорлупе, в том-то все и дело. Занимайся своим делом, а я займусь своим. И тут что-то — то ли скрип башмака, то ли шорох, послышавшийся в тот момент, когда Гривен протянул руку за камнем, — заставило ублюдка обернуться. Глаза его были широко раскрыты, туловище развернулось одновременно с карабином, и все-таки слишком поздно для того, чтобы предотвратить первый сокрушительный удар.
Тяжелый удар грязным тяжелым камнем в левый висок. Почти бесшумный, но с сильной отдачей в руке, почувствовавшей под камнем чужую кожу и волосы. Черная мгновенно раскрывшаяся пасть. «Ах», — кротко, уже почти смирившись с поражением. Гривен навис над ним, занес камень, сжимая его обеими руками, и в первый раз за все время увидел в свете фар лицо своего противника.
Оно не
Но это не имело значения. Взгляд чувствительных глаз увидел, как приближается камень, рот разинулся, чтобы… закричать? Презрительно расхохотаться? Но этого было уже не понять, потому что склизкий, чавкающий звук камня, сминающего плоть и плющащего кость, заглушил все. Гривен глубоко впечатал камень в голову противника, но тело того по-прежнему сопротивлялось и билось. Главное, не отвлекаться, главное, сохранять памятное с времен войны ощущение смертельного поединка, жаркое и неистовое, главное, следить за тем, как костенеет взгляд этих красивых глаз.
Как ты мог убить ближнего, Карл? Он никогда не рассказывал об этом никому, даже доктору Кантуреку. Как ты мог ударить человека штыком, прикладом, как мог колотить его голыми руками в ходе схватки, выйти из которой живым суждено было лишь одному? Но поколдуй над стратегами, над главными планировщиками и они окажутся точно такого же чекана.
Да и сейчас все обстояло так же. И этот противник, корчась, просил пощады, хотя уже скоро у него не осталось ни челюстей, ни губ, из глубины которых мог родиться протест. Интересно, с какой легкостью человеческое тело теряет поддающиеся идентификации очертания! Дорогая мамаша, да твой ли это сынок? Гривен уж постарался, чтобы никто не посмел показать ей сына, чтобы ни у кого не хватило духу сорвать у него с лица простыню.
Сколько же времени это заняло? Руки у него чудовищно разболелись, и почти не было силы поднять голову из травы. Он взмок от пота, от горячего пота, который сейчас медленно остывал, пока он стоял за деревом, глядя на поляну. Элио и Эмиль, развернувшись в одну сторону, пытались определить, что там происходит.
Даже со своего места он смог заметить, что им не больно-то нравится представшее их глазам зрелище. Ах да, это же кровь, тут все дело в крови, которая заливает ему пальцы, перетекает на запястье, пока он, взяв чужой карабин, берет его на изготовку, салютуя одному из своих знакомцев и угрожая другому. Достаточно эффектный жест, хотя, конечно же, не слишком приемлемый в чисто социальном плане.
И эта мысль — весь мир во власти твоего лежащего на курке пальца — настолько смутила и искусила Гривена, что, когда Эмиль Морис, отступив на несколько шагов, уже собрался было пуститься в бегство, Гривен выстрелил не в него, а в передние колеса мерседеса. Дряхлая машина содрогнулась, свернула всей своей массой вбок, вправо.
Теперь они втроем собрались у королевского лимузина. Элио, потрясенный, оперся о крыло; Эмиль, настолько восстановивший самообладание, что ему удалось закурить и прежний цвет начал проявляться на его только что смертельно бледных щеках.