Седой
Шрифт:
— Я тебе в шестерки не нанимался.
Люкин растерянно оглянулся на своих:
— Нет, я же человеческим языком ему сказал…
Земцов подошел вплотную к Иванову.
— Тебе что, мало, Седой? С первого раза не доходит?
Александр подошел с другой стороны и встал рядом с Ивановым.
— Свободен пока, — Земцов не глядя оттолкнул его, Александр снова шагнул вперед.
— Дивизион — смирно!! — истошно заорал дневальный.
Деды, быстро застегиваясь, расступились, Бутусов рысцой кинулся докладывать.
—
В казарму вошел капитан Манагаров.
— Дежурный, заканчивай уборку. Давыдов, в подштанниках до обеда ходить будешь?.. Это что такое? — он уставился на опухшее лицо Александра.
— Упал, товарищ капитан.
— Земцов! — не отводя от него глаз, сказал капитан. — Что-то странно у вас молодые бойцы падают.
— Неопытные еще, товарищ капитан, — ухмыляясь, ответил тот.
— Ну-ну… — Манагаров оглядел дедов и двинулся дальше…
В столовой было шумно, дежурные по столам раскладывали кашу с реденькими прожилками тушенки. Деды сгребали с алюминиевой миски кусковой сахар. Кто-то из молодых потянулся было за сахаром, Давыдов ударил его по руке: — Для зубов вредно на первом году, — внушительно сказал он и взял последние куски.
Сидящий напротив Иванов молча перехватил его руку.
— Совсем оборзел? — прошипел Давыдов.
Иванов, глядя в глаза, сдавливал его запястье. Руки обоих дрожали от напряжения. За столами притихли, наблюдая за поединком, стреляя глазами на завтракающего в отдалении капитана.
Пальцы Давыдова разжались, сахар со стуком высыпался обратно в миску. Иванов аккуратно собрал его и положил в кружки себе и Александру.
— Давай, Седой, накручивай, — прошипел дед, потирая онемевшую руку. — В казарме поговорим…
Чоботарь, Алимов и Иванов работали в дизельном ангаре, по локоть в масле. Подошел Люкин, постоял, наблюдая.
— Алим, чего сухой тряпкой возишь? Масло казенное… Иванов, иди, поможешь.
Они отошли в глубину ангара, где стоял верстак с небольшими ремонтными станками. Над верстаком висели журнальные портреты Пугачевой, фото люкинской девушки и министра обороны.
— Слышь, Седой, тебе трудно кровать застелить? — негромко спросил Люкин.
— А тебе?
— Что я, у всей казармы на виду стелить буду? Засмеют же. Я своему деду стелил, тот своему. И тебе молодой стелить будет. Ну, обычай такой… Я молодых никогда не гнул, не люблю я этого. Служба у нас — не бей лежачего!: От начальства далеко, у всех тревога — ты в дизеле спишь. Я на дембиль пойду — ты на «Ласточке» ездить будешь. Только не лезь на рожон, давай по-хорошему, Седой.
— Разрешите идти? — равнодушно спросил Иванов и, не дожидаясь ответа, повернулся.
— Не понимаешь, значит, по-хорошему? — спросил Люкин. — Ну, смотри, Седой!
Иванов резко обернулся, Люкин отступил на шаг.
— Смотри, — повторил он. — Ночевать-то все равно в казарму придешь.
Послышались торопливые шаги, появился Давыдов.
— Люкин!.. Слышь, Серега — замполит дедов собирает.
— Зачем?
— Не знаю.
Они оба подозрительно глянули на Иванова и направились к выходу…
Молодой призыв сидел на табуретках вокруг цинкового ящика с мерзлой картошкой. Ящик был уже почти пуст, зато рядом на кафельном полу выросла гора черной шелухи. Алимов убирал очистки, Чоботарь поливал кафель водой и сгонял грязь в утопленную в полу решетку.
— А чего я? — угрюмо буркнул Барыкин.
— Ты же говорил — у тебя разряд по боксу! — горячился Александр. — Ты же любого из них положишь одним ударом! Важинас, ты же бугай накачанный! Давыдов тебе до плеча не достает, а ты сам почки подставляешь!
Все сидели, опустив головы, не глядя на него.
— Потому что каждый думает — пусть его, только бы не меня. А если ты скажешь «нет», я скажу «нет», он — все? Что они смогут сделать? Нас же элементарно больше!
— Все так служат, — сказал Важинас.
— Я лучше год отпашу, зато потом как человек буду жить, — сказал Барыкин.
— А что, можно год не быть человеком, а потом опять стать? — спросил Александр. — У тебя девушка есть, Чоботарь?
— А чего?
— Как ты ей в глаза после этого посмотришь? Она думает — ты самый лучший, самый… единственный, а ты дедам портянки стираешь! Как ты потом этими же руками к ней прикоснешься? Я не пойму — или у вас память по-особому устроена: все, что не надо, забудете? Никишин, ты жене вот это расскажешь?
— Слушай, заткнись, а? — резко сказал Никишин.
— Правда, ребята, — сказал Важинас. — Вы что, особенные?
— Вы выступаете, а нам всем достается, — сказал Барыкин.
— Потому что я человеком хочу быть! И буду! — сказал Александр. — И не время от времени, а всегда! Ты-то что молчишь, Олег?
Иванов равнодушно пожал плечами, дочищая картошину.
— Мы убрались, ребята — тогда смахнете, что осталось? — сказал Чоботарь. — Пошли, Алим…
— Ящик отнесем, — кивнул Никишин Важинасу.
— Отстой, что ли, на ночь слить? — задумчиво сказал Барыкин.
— За компанию, разве…
Все разошлись, Иванов и Александр остались вдвоем.
— Наговорился? — насмешливо спросил Иванов. — Разбежались крысы — только бы с нами в казарму не идти.
Они покурили, сидя напротив на табуретках.
— Ладно, пойдем, — Александр бросил сигарету. — Все равно идти. Волков бояться — лучше сразу повеситься.
— Погоди, я сейчас, — Иванов заглянул в разделочную. Здесь около весов на столе стояли гири. Он взвесил на ладони одну, другую, нашел по руке и опустил в карман.