Седой
Шрифт:
– Чего припылил, Профессор? Я же предупреждал, что в берлогу без моего ведома ни-ни. Или ты совсем глухим стал?
– Много на себя берешь, Крапленый! – неожиданно зло огрызнулся Профессор. – Разговор есть…
Он многозначительно прищурился и кивком головы указал в сторону Маркизы, которая ползала по полу, собирая рассыпанные бусины.
– Ну, пошла! – бесцеремонно вытолкал ее за дверь Крапленый. – Что там у тебя, выкладывай.
– Новое дело щупаешь? – спросил Профессор, с недобрым прищуром глядя в упор на обеспокоенного
Крапленого.
– С чего
– Не темни, Крапленый! – вскочил на ноги Профессор. – Ты что, меня за сявку держишь?!
– А ты кто такой, чтобы мне тут понты бить!? – взъярился Крапленый, сжимая кулаки.
– Кто?
Профессор неожиданно успокоился и нехорошо улыбнулся.
– А никто, – сказал он елейным голосом. – Не пришей кобыле хвост. Покеда, Крапленый. Бывай здоров.
И Профессор направился к двери.
– Я выхожу из игры, – сказал он уже у порога. – С дуриками мне не по пути. Хлебай свою баланду сам.
– Погодь, не заводись, – сдался Крапленый, опуская глаза. – Мне бы твои заботы…
– Ты мои заботы не считал, – отрезал Профессор. – Но себе лапшу на уши вешать я не позволю.
– Лады, лады… – миролюбиво ответил Крапленый. – Извини, был грех. Но я тебе собирался рассказать.
– Оно и видно.
– Ты сначала выслушай…
Профессор внимательно слушал негромкий, торопливый говор Крапленого. Оратором его «ученик» никогда не был, и сейчас его речь местами была бессвязна, но основную мысль Профессор уловил сразу. И, неожиданно для себя, разволновался.
Дело, предложенное Крапленым, и впрямь было стоящим. Большое дело. И чертовски опасное. Но в случае удачи… Да, тогда и впрямь можно будет «завязать» накрепко с преступным прошлым и жить безбедно до конца дней своих, копаясь в огороде или сидя с удочкой над озером. Но понял Профессор и другое, конечно же, не высказанное собеседником: это последнее дело Крапленого, после которого он ляжет на дно надолго, а то и навсегда. А значит, делиться «наваром» со своими подельниками он, похоже, не собирается.
«Шалишь! – взволнованно думал Профессор, прикрыв старческие дряблые веки, чтобы не выдать своего истинного состояния Крапленому. – Кусок приличный, им и подавиться недолго. Деньги нужно считать, когда они в кармане. Хитрец, ох, хитрец… Но как обезьяна не вертится, а голая задница всегда наружу лезет. Будь спок, Крапленый, мы тоже не пальцем деланы, кое-что имеем про запас. Нужно будет кое с кем перетолковать…»
– Ну, как? – спросил Крапленый, слегка уставший от непривычно долгого монолога.
– Спешишь… – не поднимая на него глаз, все еще во власти собственных мыслей, ответил Профессор.
– Почему?
– Забыл Валета и Щуку? Пока мы не вычислим, кто нас «пасет», забудь о деле. До поры до времени посидим тихо.
– Но когда, когда?!
– Скоро, Крапленый. Уже скоро. Есть у меня соображения на этот счет… А про новое дело – никому. Слышишь – никому!
– Ты-то как пронюхал?
– Сорока на хвосте принесла… – растянул блеклые губы в ухмылке Профессор.
– Темнишь, мать твою!.. – запенился от злости Крапленый.
– Лады, лады… – миролюбиво проворковал
– А этот… откуда?
– Не знаю. Мне он не докладывал. Сам у него спроси.
– Спрошу-у… – с угрозой протянул Крапленый.
«Попробуй… – торжествующе захохотал про себя Профессор. – Спроси… ветра в поле».
Глава 20. КОСТЯ
Танцплощадка городского парка была забита до отказа. Теплый летний вечер растворил в себе легкий приятный ветерок, затаившийся в густых кронах деревьев, плотной стеной окруживших бетонированный пятачок площадки, обнесенный ажурной металлической изгородью. Ансамбль, собранный по принципу «с миру по нитке», давал программу – смесь фривольных кабацких песенок и зарубежных новинок, перелицованных на свой манер. Обшарканную до матового блеска танцплощадку в перерывах брызгали водой, но это не спасало веселящуюся публику от мелкой въедливой пыли, которую неустанно взбивали подошвы танцующих. Костя медленно прохаживался по аллее парка, неподалеку от танцплощадки.
Вчера, поздним вечером, к Люське-Конфете ввалился торжествующий Чемодан: «Седой, гони пузырь!
Нашел я дешевого фраера. Нашел! – И, дурашливо подергивая плечищами, он запел, отчаянно фальшивя:
– Когда фонарики качаются ночные…»
Чемодан наконец разыскал логово Фонаря. И теперь Костя ждал встречи с человеком, который должен был отвести его туда.
«Зачем все это?» – в сотый раз спрашивал он себя.
И не находил ответа. Томительное многодневное ожидание встречи с Фонарем притупило острую ненависть к этому подонку. На смену ей пришла глухая тоска, словно червь точившая его денно и нощно. Косте все опостылело, даже долгожданная свобода, на самом деле превратившаяся в тупик.
Он изнурял себя многочасовыми тренировками, пытался несколько раз надраться до положения риз…
Но ничего не помогало. Все вязло в черной трясине меланхолии, и преодолеть состояние отупения Костя был не в силах. Он подолгу просиживал на кладбище у могилы родителей, мысленно спрашивая у них совета – как жить дальше?
Но могильные холмики были глухи и немы, а серый мрамор надгробий холодил руки и сердце, высасывая последние капли надежды. Временами Косте хотелось завыть диким зверем, рвать, терзать, крушить… Но и эти редкие всплески угасающих эмоций не могли всколыхнуть мертвое болото, куда он погружался все глубже и глубже.
– …Эй, кореш! Ты заснул?
Юркий тщедушный паренек с модной стрижкой фамильярно трепал его за плечо.
– Ты Седой? – спросил он с независимым видом.
– Убери поганки… – с трудом сдерживая внезапно вспыхнувшую ярость, процедил Костя. – Веди…
Приблатненный малый быстро отдернул руку, будто обжегся. Он смущенно хихикнул и засеменил рядом, указывая дорогу. Они долго плутали по каким-то закоулкам, прежде чем очутились во дворе старого двухэтажного дома, похоже, предназначенного под снос, захламленного поломанными ящиками, обрезками ржавых труб и радиаторами отопления.