Седой
Шрифт:
– Д-да… – выдавила из себя Чердакова.
– Когда?
– В тот… тот день. Когда ушел ваш сотрудник…
– И вы ему рассказали, что узнали на фотографии Софью…
– О, Господи… Да, да!
И Чердакова заплакала навзрыд; на этот раз искренне.
Глава 22. КОСТЯ
Маленький транзисторный приемник тихо попискивал на туалетном столике, сплошь уставленном баночками, пузырьками и коробочками с яркими иностранными наклейками. Костя лежал на тахте, прикрыв глаза, и через щелки между веками наблюдал за Лялькой, – она сновала по комнате, торопливо наводя порядок. В простеньком ситцевом халатике, не накрашенная, с волосами цвета старой меди, сплетенными в косу, она казалась совсем девчонкой.
Полные смуглые руки Ляльки осторожно прикасались к разбросанным вчерашним вечером вещам, и они тут же бесшумно исчезали внутри полированного платяного шкафа – она старалась не потревожить Костин сон.
Лялька, Лялечка, любимая… Любимая?
Выйдя из последнего пристанища Фонаря, Костя долгое время бесцельно блуждал по улицам и переулкам окраины, пока не выбрался на привокзальную площадь.
На подъездных путях устало вздыхал маневровый тепловоз, замусоренный перрон уже опустел, и только у торца неуклюжего здания вокзала, украшенного вычурной алебастровой лепниной, толпился хмельной и говорливый народ – привокзальный ресторан работал до полуночи. Огромные пыльные окна ресторана расчертили площадь на желтые квадраты, в которых изредка торопливыми видениями появлялись запоздалые прохожие, чтобы тут же растаять в темноте сквера.
Костя, словно сомнамбула, подошел к массивной ресторанной двери, постоял, глядя пустыми глазами на хмельных курильщиков, а затем, неожиданно для себя, прошел внутрь.
– Водку, вино?
Официантка, рано увядшая женщина с головой в кудряшках химической завивки, пыталась перекричать оркестр.
– Все равно, – ответил Костя.
– Значит, водку, – записывая в блокнот заказ, подытожила она результат переговоров, с усилием растягивая накрашенные губы в профессиональной улыбке.
От закуски Костя отказался, попросил принести только минералку. Он пил водку мелкими глотками, пытаясь жгучей горечью заглушить навязчивый запах крови, преследовавший его от порога логова Фонаря. Налитое свинцовой тяжестью тело била крупная дрожь, в голове стоял туман, и в его густых вязких клубах копошились бессвязные, бестолковые мысли…
Ресторан закрывался.
Официантки торопливо сновали с горками грязной посуды, швейцар с помощью поломоек выталкивал взашей изрядно нагрузившихся клиентов, оркестранты прямо на подмостках эстрады делили «сармак» – деньги, заплаченные посетителями ресторана за заказанную мелодию.
Но Костю официантка не торопила. Она уже несколько раз подходила к его столику, даже присаживалась, пытаясь завести разговор. Жаловалась на свою одинокую жизнь, на соседей, которые ее поедом едят…
Костя изредка отвечал односложно, лишь бы отвязаться. Но когда официантка попыталась придвинуться вплотную, он словно очнулся от забытья, резко встал, положил деньги и, не говоря ни слова, вышел в вестибюль. Там было пусто. Лишь возле гардероба, прислонившись к деревянному барьеру, стояла девушка и, уткнувшись в плечо краснощекого швейцара, рыдала взахлеб.
Заметив Костин взгляд, швейцар смущенно сказал:
– Вот, привязалась… Ну, давай, давай, милая, уходи. Ресторан уже закрыт. И мне пора на боковую. Да не реви ты белугой! Чем я тебе могу помочь?
И, обращаясь к Косте, он пояснил:
– Понимаешь, выходить боится. Кто-то грозился ее избить. А тут, как на зло, милицейский наряд где-то запропастился…
Костя угрюмо кивнул и направился к двери. И резко остановился, будто натолкнулся на невидимую преграду, увидев широко открытые глаза девушки.
Оставив старика, она шагнула к Косте.
– Вы!? – спросила девушка.
– Как видите…
Только теперь он узнал ее – это была подруга Люськи-Конфеты, взбалмошная Лялька. Прижав кулачки к груди, она с мольбой смотрела на Костю. Неожиданная жалость шевельнулась где-то в глубине опустошенной души, и он кивнул в сторону выхода:
– Пойдем…
На привокзальной площади Ляльку и впрямь ожидали.
Три хмыря навеселе, явно приблатненные, только заржали довольно, завидев Ляльку и Костю – вот теперь вечер закончится, как надо, будет над кем покуражиться. Но их надежды Костя разрушил быстро и без лишнего трепа. Не останавливаясь, он уложил на асфальт двоих, да так, что они даже не успели ничего понять. А третий с перепугу рванул в сторону сквера, где, зацепившись за урну, пропахал рожей добрых полметра хорошо утоптанной дорожки.
Костя проводил Ляльку до самой ее квартиры. Да так и остался там – сначала на одну ночь, а затем и вовсе переселился к ней.
Хмурый Чемодан, который по наводке Люськи-Конфеты с трудом разыскал его, чтобы вручить ключи от своей квартиры, так как должен был уехать из города на пару недель, прямо-таки остолбенел при виде розовощекой, счастливой Ляльки. Ткнув Косте в руки ключи и пакетик с деньгами, он неожиданно, не говоря ни слова, сунул руку за пазуху, достал бутылку «Портвейна», выбил пробку и, не отрываясь, вылил вино в свою бездонную утробу.
– Фу-у! Хорошо пошла… – сказал он, переводя дух. – Как сплетня по деревне, и не остановилась.
Чемодан довольно погладил себя по животу.
– Ну, поздравляю!
Он принялся трясти Костину руку.
– Жаль, мало времени, а то погудели бы клево.
– Ты чего это? – удивился Костя.
– Да ладно, брось темнить, – довольно захихикал Чемодан и подмигнул Ляльке; потупясь, она смущенно теребила передник. – Завидую. Мне бы твои годы…
И зашептал доверительно на ухо Косте:
– Лялька – бабец, что надо. Сладкая. Ух! Своя в доску. Не продаст, клянусь мамой, век свободы не видать. Но ей нужна крепкая мужская рука. Чтобы не взбрыкивала… хе-хе… Все, бегу. Покеда!
Неожиданно для Кости сумасбродная Лялька ворвалась в его постылую жизнь так стремительно и с таким напором, что на некоторое время приглушила все сомнения, колебания и горечь утрат.
Впервые в жизни познавший женщину, он с головой окунулся в необъяснимо-сладостный мир новых, еще не изведанных ощущений. Хмельной от бесконечных ласк Ляльки в редкие минуты отдыха он спрашивал себя: «Что со мной творится? Неужели это и есть любовь?»
Лялька себе таких вопросов не задавала.
Видевшая на своем коротком веку многих мужчин, познавшая липкую похоть новизны случайных и беспорядочных связей, растлевающих мысли и сжигающих душу, она и впрямь влюбилась. Влюбилась без оглядки, без сомнений и колебаний, как молоденькая школьница, готовая ради своей первой любви жертвовать всем: и добрым именем, и уважением окружающих, и родительским очагом. Так иногда среди гнилой болотной зелени, из-под почерневшей от зловонных испарений кочки, неожиданно вскипает холодный, кристально чистый ключ и медленно, но неустанно прокладывает себе дорогу через застойную коварную трясину к широкой полноводной реке…
И все же бездеятельность тяжким гнетом давила Костю.
Однажды он попробовал устроиться на работу, но тут же оставил эту затею: в отделе кадров потребовали паспорт и трудовую книжку. А у него не было ни того, ни другого, потому что в свое время не пошел в милицию, где ему взамен справки об освобождении должны были выдать паспорт.
Не пошел, потому что знал – прописаться в городе, негде, а значит, придется куда-то уехать. Уехать, не повстречав Фонаря. Теперь же Костя просто боялся пойти туда – нарушение паспортного режима грозило ему большими неприятностями. Он содрогался от мысли, что вновь придется увидеть ржавую колючую изгородь зоны, что снова нужно будет надеть грязную, замусоленную робу и вышагивать среди серого и хмурого строя заключенных.