Сегодня - позавчера 3
Шрифт:
– Докторша?
– Да.
– Подождёт.
– Ты жесток.
– Да. Я не был таким. Раньше.
– И станешь ещё жестче. Если выживешь.
– Вот именно. Ты видишь будущее?
– Нет. Мой муж видел. Он мне сказал, что ты придёшь.
– Прям так и сказал?
– Он сказал, что придёт странник меж мирами. Воин. Такой же, как и он. Так я тебя узнала.
– Не понял.
– Какой ты глупенький, - прыснула она, - все люди дышат разной силой. Твоя сила - как и его.
Она мне рассказывала о том, каким ощущают мир экстрасенсы, как видят мир они. Единственное, что я понял - что ничего не понял. Как объяснить монохромному с рождения псу цвет радуги? Так и я. Не увидев - не поймёшь.
– Ты видишь. Иногда. Боишься только видеть. Не бойся. Ты же воин. Бери всё, что нужно для победы и рази врага.
– Почему он умер, если такой великий воин, а ты такой великий целитель?
– Его время истекло. Он должен был уйти.
– Прости, я не должен был. Я знаю, как терять родных и любимых. И чтобы ты не делал, ничего не изменить.
– Давай не будем, - она встала, потянулась ко мне. Я думал, чтобы обнять, но она отстранилась всем телом, расстегнула цепочку с крестом, унесла в предбанник, вошла с ворохом простыней и полотенец. Положив ворох мне в руки, она опять охватила мою шею. Когда она убрала руки - на моей груди лежал белый маленький крестик на чёрном кожаном ремешке. А узелка я не нашёл. Ремешок образовывал замкнутый круг без разрыва.
– Как его снять?
– Никак. Пока ты жив - он не разорвётся. Ровно за сутки до твоего ухода он сам распадётся. У тебя будет время завершить дела и проститься.
– У него был такой же?
– Это его.
– Я понесу его крест?
– Я же понесла твоё дитя.
– Что?
– Я ведунья, я сразу почувствовала. Жизнь. Живород. Я - тебе вернула жизнь, ты - мне.
Я сгрёб её в объятия:
– Будь моей всегда! Будь моей женой!
Она пылко ответила на объятия и поцелуи. Но, когда мы опять обессилили, опять поглаживая шрам, она ответила:
– Наши пути расходятся и больше не сходятся. Я не смогу быть твоей. Прости.
– Жаль! Как жаль!
– Я буду твоей ещё семь ночей, а потом ты должен вернуться. Там твой Путь. Твой бой - там. И там наш враг. А девочку - не обижай. И как ты всех в себя влюбляешь?
– она укусила меня. Не скажу куда.
Пастораль.
Утром я с наслаждением сидел на лавке у порога, подставив лицо и голый торс восходящему солнцу. Мир просыпался. И я оживал. Душой.
Мои спутники выползали на солнышко. Ехидное лицо Громозеки, ошарашенное лицо лейтенанта - он так и не вышел из состояния обалдения, радостное лицо Кадета, обиженно насупленная докторша, любопытное лицо великоразмерного ребёнка Прохора и его уменьшенные копии - братья и сёстры, как любопытные зверьки разглядывающие меня.
Кстати, тут и выяснилось, что значит - неверные глаза. Яркий свет был мне неприятен. А на Солнце было больно смотреть. Это было похоже на то, как просидев в тёмном погребе, в полдень выходишь на яркий солнечный свет. Глаза привыкают? А мои - нет, отказываются адаптироваться к повышенной освещённости. Не верные. Но, зато в темноте я видел - как кошка. Ну что ж, сам виноват - нарушил процедуру. Может быть, я и пожалею об этом, но не сейчас, когда причина нарушения регламента крутиться перед глазами.
– Громозека, ходишь, боец?
– спросил я своего телохранителя.
Громозека отчебучил несколько па гопака:
– Лучше, чем был, командир! Дарья Алексеевна - чудо! Но, я вижу, ты - за всех отблагодарил!
– Пошляк, - крикнула Даша, кинув в него картофелиной.
Громозека ловко увернулся, раскланявшись, как мушкетёр Дюма.
– Два наряда по кухне!
– вынес я вердикт.
Теперь Громозека раскланивался мне.
– Паяц, - резюмировал я.
– Кадет?
– спросил я.
– Готов к труду и обороне, - Кадет вытянулся по стойке "смирно", попытался щёлкнуть каблуками. Ясно, ноги - в порядке.
Оказалось, что причина обалдения лейтенанта - залеченный позвоночник. Он мечтал сталь лётчиком, но неудачное приземление при прыжке с парашютом при посещении курсов тогдашнего ДОСААФА - длительное лечение лучшими врачами Союза (профессорская семейка). На ноги его подняли. Но, остались дикие боли в сломанной спине, время от времени. С мечтой о небе пришлось расстаться. И вот - он сотрудник органов.
Следующая - докторша. Но, на мой вопросительный взгляд она сделала обиженную рожу и ушла. Не понял, ей не досталось плюшек? Или это личная обида на меня?
– Я же тебе говорила, - сказала Даша, появляясь рядом, а потом крикнула, похлопав в ладоши, - К столу!
Ревность. Вот, напасть! Ещё и передерутся. Я, вдруг, стал очень популярным у женщин. Не обоснованно и не заслуженно. И у каких женщин!
Столы накрыли во дворе. Простая сельская еда была для меня в радость.
– Иваныч, что думаешь делать?
– спросил Громозека.
– Хозяйка дала нам ещё неделю отпуска в этом санатории. А сколько даст нам командование?
– этот вопрос я адресовал лейтенанту.
Он закашлялся, быстрее пережёвывая полным ртом, оттого смутился:
– Я городской - с роду не ел вкуснее, - пояснил он, а потом по вопросу: - Ну, я думаю, неделя у нас есть, коль Дарья Алексеевна была столь любезна.
Он отвесил поклон Даше. Громозека опять заухмылялся, за что звонко получил деревянной ложкой в лоб от меня.
– Кто сможет подумать, что неизлечимые травмы будут все устранены за три дня?
– продолжил лейтенант.
– Ну, коли так, то возьму на себя ответственность, - сказал я, - остаёмся. Думаю, мы заслужили отпуск. Воевали мы хорошо, а будем - ещё лучше. Принимаю на себя повышенные обязательства.
– Иваныч, ты, блин, всё испортил, - скривился Громозека, - всю сказочную атмосферу убил. Я прям себя на партсобрании ощутил.
– Не знал, что ты партийный.
– Я тоже не знал, что ты...
– начал Громозека, но мой кулак, приставленный к его носу, заткнул ему рот с его очередной пошлостью.