Сегодня - позавчера 3
Шрифт:
И тут включился "калькулятор" в моей башке - моё холодное и расчётливое альтер-эго.
– Отставить рефлексию!
– приказал он мне, - он только морду повернул. А нам он нужен весь! Ори!
И я заорал. От боли, от страха, ужаса, от злости на себя, испугавшегося всего лишь дикого зверя. От обиды и досады, что расслабился не вовремя и прохлопал засаду. От жалости к своим спутникам.
Наверное, у меня хорошо получилось реветь - зверь развернулся весь, встал на задние лапы, воздел передние и заревел ещё пуще. Гля, какие же у него зубы! Не зубы - шпалоподбойки!
Но, я тоже встал на ноги, воздел руки, с невесть как оказавшимся в правой руке копьём, и тоже заревел. Без слов, просто рёв.
И он кинулся. Блин, кто бы мог подумать, что такая туша может обладать такой скоростью и сноровкой!
Я едва успел рухнуть на колено, выставив копьё на нависающего медведя, уперев заострённый тыльник копья в землю. Почему я так сделал? Не знаю. Я позже много думал об этом, узнал, что это обычный, в средневековье, способ обороны копьеносцев от конницы, но это позже, а в этот момент сработало что-то глубинное и подкорковое.
Зверь нарвался на наконечник копья, который легко пронзил его толстенную шкуру и насадил себя собственным весом и ускорением на копьё, как на шомпол.
Думаете это конец? И я так подумал, видя, как наконечник копья исчезает в теле зверя. А вот хер я угадал! Древко копья стало изгибаться в моих руках, я рванул в сторону, на миллиметры уходя от ужасных когтей и клыков, когда с громким и сухим треском древко лопнуло, перекрыв звуком лопающего дерева даже рёв раненного зверя. И если бы не моя способность при выбросе адреналина резко взвинчивать жизненные процессы - каюк мне!
И тут я увидел безжизненное тело Прохора. В крови лежал, сломанной куклой.
– Моего сына!
– взревел я, разворачиваясь к медведю.
"Чё? Сына?" - промелькнуло удивление "калькулятора".
"Не отвлекай! Помогай!" - велел я ему.
Зверь готовился к атаке, я - тоже. Штык-нож в руке, ярость взвинтила обороты моего сознания, замедляя время вокруг меня, кровь кипит адреналином.
Надо было поднять зверя на дыбы. Я вскинул руки и опять взревел. Ну, вот, хороший мишка, тоже встал на дыбы, пугает рёвом.
Только, миша, "курортник" - как-то иссяк. Перед тобой - майор Кузьмин, что под танками горел! Да в режиме слоу-мо!
Прямым ударом ноги, обутой в добротный берц, я забил обломок копья ещё глубже - для этого и поднимал медведя на две кости. Поднырнул под удары лап, не совсем чисто - когти зверя прожгли болью - и с размаха всадил штык-нож в горло зверя. Снизу вверх, под основание нижней челюсти. Попытался увернуться, но медведь опять неприятно поразил своей расторопностью - его лапы сомкнулись вокруг меня, как гидравлические домкраты.
От шума крови в ушах, от багровой занавесы на глазах, не видел и не слышал как мои спутники с визгами, писками, криками, кто что смог издать из стиснутого болью и ужасом горла, накинулись на зверя со всех сторон и начали кромсать бурую шкуру топтыгина ножами и штыками, опасаясь стрелять, боясь попасть в меня.
Так, коллективными усилиями зверя и завалили.
Меня вытащили, растормошили - я был в полуобморочном состоянии. Я оглядел своё воинство - стоят, уперев руки в колени, дышат, как загнанные лошади, в крови и грязи с ног до головы.
– Да, пошли по шерсть, а самих остригли - прохрипел я.
И тут меня в груди обожгло:
– Прохор, сын!
Блин, что это? Какой он мне сын? Почему я второй раз его так называю?
Прохор лежал изломанный, смертельно бледный, мелко и часто дышал, но был жив.
– Жив! Слава Богам!
– вскричал я, оборачиваясь к своим спутникам - кто из них мобилен?
– Кадет, ты американским тарантасом справишься?
Кадет кивнул. Он тоже был бледен, в крови, но цел - он шёл в цепи замыкающим, потому ему досталось меньше остальных - он успел выставить перед собой карабин. Оружие - в хлам, но Кадет отлетел в куст и обделался испугом. А кровь - это медведя.
– Срочно беги за Дашей! Привезёшь её на бэтере. И мухой! Одна нога - другой - не вижу! Цигель!
Кадет побежал, а я без сил сел на подрагивающую тушу зверя. Громозека передо мной упал на колени, закатил глаза и завалился на спину. Понятно, шоковое состояние отходит. Досталось осназовцу. Надо было ему помочь, но я сам - едва в сознании. А лейтенант - баюкает руку, зажав ею располосованный бок, закусив губу, бледный, как крахмальная скатерть, в глазах - стекло боли.
– Ничего, Даша - спасёт. Осталось самое сложное - ждать, - прохрипел я.
Надо говорить, иначе отрублюсь от боли. Жаль, нет противошокового. Кстати, надо навспоминать лейтенанту что-нибудь про боевые аптечки. Говорить! Говорить, чтобы жить! Или петь:
– Что мне за роль выдала боль? С головой!
Нет мне мечты - встать у черты Роковой.
И никогда я не просил - я так жил
Болью своей, ролью своей - я не дорожил
По раскрошенной душе моей
На обратной стороне написал: "Поверь!"
Время развевало в дым следы
Что осталось мне теперь?
Собирать свои дары.
По временам выпало нам
По рукам!
Быть красотой, стать высотой
Дуракам!
Так и терпел, жизнью кипел
Истину имел
Долго не ждал, сил не терял
Что же нужно нам?
Вот так и сидел, пытаясь петь, но на самом деле просто выл, раскачиваясь, с закрытыми глазами.
Полевая медицина по-уральски.
Её я почувствовал. Открыл глаза. Она бежала по тропе, сверкая изумрудными молниями из глаз, отмахивая рукой. Коса причальным канатом билась сзади, косынка сползла, полы платья заткнуты за пояс.