Сегодняшний вчерашний день
Шрифт:
Вдруг, начинает проступать то, на чем раньше взгляд не останавливался. Серая, мутная дымка, накрывающая все вокруг. Тончайшие, как волоски трещинки, извилистыми путями рассекающие чашку. Налет жирной, коричневатой пыли на скатерти, стульях, на поручнях палисада. Оказывается, дом проседает: прогибается его крыша, крошатся мелкой пылью доски, а краска почти везде сползла, закрутившимися в спирали полосками. Ставни перекошены, убого висят, чуть покачиваясь, под порывами резкого ветра.
Эти открытия не пугают, но вызывают легкую оторопь и нехорошие мурашки по спине. Аккуратно, чтобы ненароком не обрушить что-либо
Человек стоит спиной к дому, одетый в серую толстовку и штаны, несмотря на жару. На его голове капюшон. Зачем? Он неподвижен, его силуэт четок и ясен.
Медленно подходишь, с опаской и внутренней дрожью, которую не в состоянии объяснить. Что естественнее, стоящего на дорожке сада человека? Что неестественнее кого-то в этом заброшенном, разрушенном мире? Остановившись в нескольких шагах, измученно сглатываешь, шепчешь пересохшими от волнения губами: «Эй!»
Он легко поворачивается, и все что ты видишь — большие, чуть навыкате влажные глаза навьи».
21 глава
Янат резко открыл глаза. Сердце билось как бешенное, в боку кололо, на переносице и под носом выступил пот. Он приоткрыл рот и жадно дышал, словно глотал прохладный воздух, бессмысленным взглядом таращась вверх. Постепенно в глазах Яна появилось осмысленное выражение. Он сел, держась руками за борта лодки, и столкнулся взглядом с задумчивой Муссой:
— Кошмары? — скорее утверждая, чем, спрашивая, поинтересовалась она.
Янат мотнул головой и провел ладонью по лицу и волосам, чисто механически отмечая, что они слиплись от пота:
— Я не верю, что ты не пытаешься влезть в мои мысли. — Резко произнес он.
Навья помолчала, потом ответила ровным, без эмоций голосом:
— Это не я снюсь. В твои сны вмешивается сама земля, говорит, но ты не понимаешь о чем. Она уже многих человеков свела с ума. Чем настойчивее звучат речи, тем яростнее придется бороться за рассудок. Хочешь остаться собой, разгадай ее загадки.
Янат глубоко вздохнул, снова провел рукой по волосам, взлохмачивая их. Отросшие завитки защекотали шею:
— Мы долго будем здесь сидеть? — Спросил он, поднимаясь на ноги и перешагивая через борт лодки. Теперь его ноги стояли на гладкой скальной породе.
Они еще вчера добрались до тупика. Конца пути. Их ждали чуть вытянутое по форме озеро и каменистый, пологий берег, да еще скудное освещение, настолько тусклое, что Ян едва различал руки. Навья сказала, что перед всплытием ей необходимо отдохнуть и настроиться, почувствовать верхний мир. Прошло еще два отрезка сна, но она по-прежнему медлила. С едой стало совсем плохо и Ян, который давно неважно себя чувствовал, потихоньку начал звереть. Его терзали невыносимые мысли о том, что, находясь в относительной близости от поверхности, где их наконец-то ждет нечто больше бесконечных тоннелей, водорослей и тишины, он не может ровным счетом ничего поделать, пока его спутница не решит всплывать.
Они спали в лодке, которую совместными усилиями выволокли на берег. Тупик, по словам Муссы, являлся совершенно
— Мусса, — позвал он навью. Навья не пошевелилась и на обращение не ответила.
Аборигенка успела отойти к воде и теперь смотрела на нее, усевшись на корточки и обхватив колени руками. Ян, у которого ночное зрение таким хорошим не было, осторожно переступая по камням, подошел к ней и присел рядом:
— Послушай, Мусса, — еще раз повторил Янат, — я не говорил тебе об этом, но думаю, должен. Я очень устал. У моей расы есть такие психологические особенности, не у всех, но у некоторых, называемые неконтролируемыми страхами. Мы называем их фобии. Некоторые могут их подавлять, перебарывать и почти не поддаются их влиянию, другие не в состоянии долго выдержать борьбу и срываются. Я слабо выраженный клаустрофоб. Меня подавляют замкнутые пространства. Мы очень долго плывем и поэтому мне все труднее. Порой, хочется полезть на стену от ужаса, потому что кажется, стены готовы раздавить меня.
— Ты врешь, — безучастно сказала аборигенка. Ее плечо чуть дернулось, единственное физическое выражение эмоций, и навья глухо добавила. — Но я могу оценить попытку помочь мне. Да, могу. Так как же называется моя фобья?
— Фобия. — Ян сел, удобно скрестив ноги в лодыжках, и уперся в колени ладонями. — Агорафобия. Страх открытых пространств. Ты ведь не столько боишься встречи с людьми, сколько необходимости долгое время находиться наверху в одиночестве. Почему? Там ведь будут другие навьи, не думаю, что они откажутся принять тебя. Или у вас свои законы на этот счет? Ведь вы торговали с людьми, видели их отношение. Мне тоже есть чего бояться?
— Не знаю. — Мусса молчала. Ян услышал звук плещущейся воды и догадался, что она хлопает ладошкой по поверхности. — Янат, никто не может угадать, чем окажется то, что видишь издалека — вблизи. Поэтому я и жду знака от земли. Я не могла спорить со старейшинами, подвергать сомнению их слова. Теперь приходится бороться с внутренним врагом, который стремится убедить меня восстать.
— Уверена ли ты в том, что это враг? — мягко спросил Ян.
Навья промолчала.
Янат искал аргументы, могущие убедить аборигенку. Он сочувствовал ей по-человечески, но от своих намерений отказываться не собирался:
— Когда-то давно я читал одну древнюю человеческую легенду. Там люди, умирая, отправлялись в загробный мир с проводником, в лодке по подземной реке. За перевозку с них брали монету. Чем-то похоже на наше путешествие. Разве что, ты не брала у меня денег…
— Хорошо, Янат. — внезапно оборвала его Мусса, — путь закончен. Дай мне еще немного времени. Обещаю, мы встретим закат на поверхности.
Ян кивнул. Конечно, аборигенка его кивок увидеть не могла, но он не думал, что ей нужен ответ. Навья плавно соскользнула в воду и единственным звуком, долгое время нарушающим тишину было лишь учащенное дыхание Яната.