Секира и меч
Шрифт:
Трифон отвечал невозмутимо:
— Ворота откроются только с повеления императора.
— Почему же он не велит? — недоумевал герцог. — Он что, не знает о нашем появлении? Должно быть, весь мир слышал, как мы сейчас приветствовали его…
— Возможно, император занят. У него всегда какие-нибудь важные государственные дела…
Очень не понравились Готфриду эти слова. Он вскипел, переменился в лице:
— Что может быть важнее нашего появления?
Трифон был ядовит:
— Для меня это сложный вопрос. Я ведь не веду дел императора.
— Ну так доложите, что мы здесь, — нервничал герцог.
— Придется подождать.
Рыцарь покосился на свою свиту:
— Я не привык ждать. Все города пускали меня сразу…
Трифон опять обронил вполголоса:
— И были разорены…
Герцогу пришлось убраться восвояси. Иного выхода у него не было. Торчать неизвестно сколько времени перед запертыми воротами — было явно ниже его достоинства.
Войска латинян расположились перед полисом лагерем.
К полудню начальника стражи посетил Никифор Вриенний — стратег и приближенный человек императора. Трифон сделал ему полный отчет о происшедших событиях.
Никифор остался удовлетворен. Он велел ждать и не предпринимать никаких шагов. А если герцог явится вновь — сопроводить его к императору во Влахернский дворец.
Целый день стояли под стенами города крестоносцы. Ближе к вечеру Готфрид опять подъехал к воротам:
— Эй! Ты еще здесь? С кем я разговаривал?
— Слушаю тебя, — Трифон глянул вниз.
На этот раз герцог был без шлема:
— Не очень-то вы гостеприимны, греки. Мои люди пришли защитить вас от турка и стоят голодные целый день…
Трифон, скрипнув зубами, молвил негромко:
— Разорили полстраны и не наелись, — а герцогу сказал: — Император Алексей, устроитель народов, выразил соизволение принять Готфрида из Лотарингии.
И велел открыть ворота.
Герцог со свитой из двадцати рыцарей въехал в Константинополь.
Глава 14
Глеба и еще нескольких декархов Трифон взял с собой.
Пока они спускались с башни, начальник стражи говорил:
— Смотреть за латинянами в оба. А если что… если заметите какую угрозу, рубить беспощадно…
Конная стража и крестоносцы уже ожидали их. Трифон с декархами поехал впереди.
Глеб оглянулся пару раз на Готфрида. Герцог был мрачен; ему, как видно, не нравился оказанный греками прием. И на стражу, окружившую его свиту, он посматривал настороженно…
Путь до Влахерн проделали в полном молчании. Только громко цокали подковы по мостовым.
Глеб до этих пор еще не бывал в императорских дворцах: ни в Большом, ни во Влахернском — новом. Роскошь, великолепие — поразили его настолько, что он даже ощутил некую подавленность. Глеб всегда чувствовал себя великаном, но в императорском дворце он как бы стал карликом.
На ступеньках дворца Трифон попросил латинян отдать оружие.
Готфрид удивился:
— Нам не доверяют?
— Скорее это забота о вас, — ушел от прямого ответа начальник стражи.
Они вошли во дворец. Они следовали за Трифоном бесконечной чередой коридоров и залов. Если б не столь важная миссия, если б не нужно было хранить невозмутимость, Глеб сейчас так и крутил бы головой — столь много любопытного и поражающего воображение было вокруг. Мрамор нежно-белый, едва не прозрачный, мрамор черный и розовый, искусно ваянные камнерезами статуи, изящные амфоры, мозаики и фрески, роскошные ковры, уютные цветники, набранные цветным стеклом окна… Ах, что за чудо был этот дворец!
Латиняне, видя все это великолепие, притихли. Потом начали на ходу перешептываться между собой. Они не могли скрыть восторженных глаз. Им нравился этот дворец, им нравился этот город.
В тронном зале их уже ждали: император Алексей Комнин, юная царевна Анна и Никифор Вриенний.
Сначала вошли Трифон и декархи; потом некий сановник, похожий на евнуха, объявил:
— Готфрид, герцог из Лотарингии, у ваших ног, государь!
Латинянин поморщился при этих словах и вошел в зал. За ним последовала свита. Громко позванивали шпоры.
Герцог приветствовал императора по-латыни. Глеб почти ни слова не знал из этого языка, поэтому ничего не понял. А Готфрид говорил длинную-длинную речь, — наверное, столь же длинную, сколь длинный путь крестоносцы проделали до стен Константинополя. Герцог перечислял что-то или кого-то, говорил о некоем патере и легате, дважды помянул Иерусалим, несколько раз склонил перед Алексеем голову.
Глеб любовался царевной. В прошлом году, когда Анна приезжала с императором на колеснице в лагерь крестоносцев, Глеб не очень хорошо рассмотрел ее. Она показалась ему тогда взрослее своих лет и как-то холоднее. А сейчас Глеб видел перед собой совсем девочку. Царевна была в возрасте Марии, что побратимы оставили в монастыре Святой Ирины. Мария… Вспомнив о ней, Глеб почувствовал, что на сердце у него как бы стало теплее. И это тепло его будто передалось царевне Анне. Оторвав взгляд от герцога, она с интересом посмотрела на Глеба. У нее были очень живые, умные, большие карие глаза. Впрочем взгляд ее был мимолетный и единственный. Больше царевна на Глеба не смотрела, но ему казалось, она чувствовала, что он все время смотрит на нее. Царевна очень напоминала Глебу Марию, хотя внешне мало была похожа на нее. Их объединяло некое внутреннее сходство, если, конечно, такое возможно — сходство между византийской царевной и оставленной в монастыре девочкой-сиротой…
Наконец Готфрид из Лотарингии перешел на греческий:
— И вот мы здесь, государь! Мы явились по вашему зову. Пустите же нас в город… Мои люди устали — они проделали такой большой путь. Они давно уже мечтают о крыше над головой… о радушном приеме.
Лицо императора было бесстрастно, как маска. По этому лицу, будто отлитому из серебра, невозможно было понять, о чем думает Алексей. Да, император умел владеть собой.
Он сказал:
— Я в том не вижу никакой сложности. Так просто: открыть ворота и оказать радушный прием… Но, увы! Мы не можем сейчас поступить так. Мы имеем уже опыт. По прошлому лету многие помнят разнузданных, диких, грубых людей, пьяных и алчущих удовольствий, одновременно именующих себя воинами креста. Мы же не враги нашему народу.